Возвращение в «Тайную историю» Донны Тартт: кто стоит за образом Джулиана Морроу?

С замиранием сердца прочла огромную и очень увлекательную статью в The New Yorker о Клоде Фредериксе — поэте, драматурге и преподавателе классической филологии в колледже Беннингтон (том самом, где, напомню, учились писатели Донна Тартт, Брет Истон Элис и Джонатан Летем, феминистки Джудит Батлер и Андреа Дворкин, актеры Питер Динкледж и Джастин Теру и многие другие хорошие люди).

Поэтом Фредерикс был посредственным, все спектакли, поставленные по его пьесам независимыми труппами, неизменно проваливались, а в качестве филолога-классика он не опубликовал ни единой научной статьи — так что с этой стороны поживиться исследователю особо нечем.

Колледж Беннингтон

Зато о его педагогических методах мы можем составить некоторое представление, потому что именно Клод Фредерикс послужил прототипом Джулиана Морроу из «Тайной истории» Донны Тартт, наставника главных героев и единственного, на мой вкус, персонажа этого легендарного романа, который может с некоторыми основаниями претендовать на роль злодея.

Как вы помните, Джулиан у Тартт окружен завесой таинственности. Кажется, он очень богат, он эстет до мозга костей, он был знаком (или дружен) со всеми великими людьми своей эпохи, он окружает себя группой «избранных» студентов, которых всегда очень мало и от которых требуется нечто не вполне определенное, но совершенно точно неординарное.

Педагогические практики Джулиана отличаются известным своеобразием — он собирает студентов у себя дома, большую часть занятий они проводят за модернизированной версией сократических диалогов (угадайте, кому отведена роль Сократа), а то, как они учат древние языки, вообще не лезет ни в какие рамки — когда я читала роман впервые, у меня буквально глаза на лоб лезли: почему этого чувака еще не выгнали из университета, и что он вообще творит? Так латыни и древнегреческому не учат! Ну, и то, что герои в конце концов увлекаются всякими нездоровыми практиками и пытаются воспроизвести дионисийский ритуал (со всеми душераздирающими последствиями этого решения), в значительной степени, конечно, на совести Джулиана, поощрявшего предельную эзотеричность и «сектовость» в кругу своих питомцев.

Донна Тартт во время учебы в Беннингтоне.

Все это, похоже, с хорошей точностью воспроизводит реальную картину, которую Донна Тартт наблюдала во время своей учебы в Беннингтоне. Клод Фредерикс дружил с Марлоном Брандо, Анаис Нин, Генри Миллером, был знаком вообще со всей американской интеллектуальной богемой середины ХХ века и не упускал случая щегольнуть этими знакомствами.

Он приходил на занятия одетый с безукоризненной роскошью, а вечерами принимал студентов, наряженный в расшитое кимоно — вторым его увлечением (потому что о профессиональном интересе в случае Фредерикса говорить, похоже, не приходится) была Япония, и он ежедневно медитировал на японский манер, а также играл на японской флейте. Он был страстный меломан и часами заставлял студентов слушать Баха или Альбана Берга.

Клод Фредерикс,1950 год

Впрочем, как меланхолично замечает автор статьи Бенджамин Анастас, часто эти музыкальные бдения (а также предшествующие им изысканные ужины и возлияния в столовой его обустроенного с безупречным вкусом особняка) были прелюдией к соблазнению — Фредерикс был гомосексуалом и регулярно спал со своими студентами.

В 60-е, 70-е и 80-е это не считалось совсем уж недопустимым, но в 90-е ветер переменился, один из студентов пожаловался на домогательства, и Фредерикса не то, чтобы выгнали (выгнать его, буквально воплощавшего свободный и эксцентричный дух Беннингтона, было невозможно), но по-тихому отправили в отставку.

В общем, персонаж он был тот еще, и если никто из его студентов в эстетски-академическом угаре никого не убил и не съел, то это можно объяснить только некоторым везением (ну, или мы просто многого не знаем).

Но главным делом жизни Клода Фредерикса был его дневник, который он ежедневно вел на протяжении восьмидесяти с лишним лет, с начальной школы и до самой своей смерти в 2013-м. Этот дневник, насчитывающий более 80 000 страниц (да, именно так, это не опечатка), еще при жизни автора был выкуплен у него фондом Гетти, и хранится в ожидании снятия ограничений на публикацию в 2028 году.

Обычно дневниковые заметки служат, по меткому замечанию Бенджамина Анастаса, приложением к личности и прочему творчеству выдающихся людей и представляют интерес именно в этом качестве. Однако в случае с абсолютно бесплодным Фредериксом, не оставившим по себе ничего, кроме несколько двойственных воспоминаний своих студентов, дневник приобретает принципиально иное значение: он становится главным итогом жизни автора, принципиально незавершенным и незавершаемым (есть такое слово? Кажется, нет, но в данном случае иначе не скажешь).

Клод Фредерикс

Сам Фредерикс считал, что именно дневник, как подлинно «живое существо», является высшей формой литературы, в то время как роман — не более, чем «поделка таксидермиста». Вокруг этого дневника существовал любовно поддерживаемый автором почти мистический культ — незримый, как Исида, он воспринимался как залог бессмертия своего создателя, как великий труд и главный концептуальный шедевр эпохи. Удаляясь в кабинет, чтобы поработать над очередной записью, Фредерикс словно бы удалялся в святилище, чтобы творить ежедневный священный ритуал, наделявший его особой властью над почитателями. Собственно, основой странного очарования Фредерикса и был этот таинственный дневник, которого никто не видел (и уж тем более не читал целиком), но о котором знали абсолютно все.

Как уже было сказано, основной корпус дневников пока недоступен, но некоторая (на самом деле, довольно значительная) их часть, документирующая жизнь автора в 1940-е и 1950-е годы, была опубликована самим Фредериксом — именно им главным образом и посвящена статья Бенджамина Анастаса, которую я тут по мере сил пересказываю.

И — на самом деле, все предыдущее было сетапом, а теперь нас ждет панчлайн — эти дневники никуда не годятся. Фредерикс, по мнению Анастаса, был негодным писателем, то есть даже в этом он оказался совершенно бесплоден. Труд его жизни оказался пшиком, пустышкой — не храмом, но лабиринтом, из которого нет выхода.

Донна Тартт «Тайная история»

А теперь давайте снова вернемся к «Тайной истории» Донны Тартт и посмотрим на Джулиана Морроу под таким углом. Мне кажется, что трагическая и абсолютная бездарность, полная творческая стерильность привносит в наше понимание романа новые ноты. Представляете, каково было такому вот Джулиану рядом с гениальным Генри? А с остальными — такими яркими, молодыми, одаренными? А если так, то не была ли вся история с убийствами не его ошибкой, но результатом его злого умысла — своего рода проклятием, наложенным злобным колдуном (друзья и поклонники часто уподобляли Фредерикса уподобляли магу и колдуну) на людей, превосходящих его красотой, талантом и удачливостью?.. Согласитесь, учитывая реальную подоплеку это не выглядит невозможным.

Конечно, это интерпретация, причем довольно вольная. Вряд ли Донна Тартт читала дневники Фредерикса или предполагала, что кто-то из читателей их прочтет и сделает соответствующие выводы. И тем не менее, как же приятно обо всем этом думать, выискивать подтексты, придумывать варианты прочтения — в этом (помимо прочего) состоит, конечно, подлинная магия Тартт.

Донна Тартт

Ну, а в заключение дежурная молитва литературного критика: господи, сделай, пожалуйста, так, чтобы она поскорее написала нам всем новый роман — не в 2024 году, как ожидается, а хотя бы на годик пораньше. И чтобы этот роман был не хуже предыдущих, и чтобы он был не тоньше «Щегла», и чтобы Настя Завозова взялась его переводить. Ну что тебе стоит, господи — мы же хорошо себя вели.