Главные книги школьной программы по литературе: нужны ли они детям …и как о них рассказывать

Фото: iStockphoto / eugeneivanov
Автор: Екатерина Дмитриева

Вымученные и вызубренные куски из былин, пролистанная, но не прочитанная «Война и мир» и сочинения про луч света в тёмном царстве. Напоминает школу? Кажется, на уроках литературы ничего не меняется десятилетиями. «Мел» поговорил с профессором НИУ ВШЭ Сергеем Медведевым о том, как подавать школьникам привычные книги из списка школьного чтения, чтобы они не вызывали смертную тоску.

«Повесть временных лет»

«Повесть временных лет» — это дыхание большой истории, летописный нарратив, который должен сочетаться с преподаванием истории. Изучение этого текста должно сопровождаться адекватным переводом со старославянского и большим корпусом комментариев. И лучше это было бы делать в интерактивном виде: с иллюстрациями, с введением в контекст. Чтобы открывались исторические аллюзии и всё было понятно: и об основании Киева, и о варягах. В этом смысле «Повесть временных лет» должна становиться поводом для увлекательного путешествия в историю. Детям важно преподать разные виды нарратива: они должны понять, что о мире можно рассказывать разными способами, в том числе и эпическим. И «Повесть временных лет» как раз может сформировать представление о нём.

«Слово о полку Игореве»

Это тоже эпический нарратив. С хорошей драматургией, с лирическими вставками. Но «Слово о полку Игореве» тоже надо сопровождать адекватным комментарием. Например, того же Лихачёва. И переведено оно должно быть на современный язык. Думаю, что проходят его вовремя. В 7 или 8 классе как раз пора. Главное — не заставлять детей учить огромные куски текста оттуда. Я помню, как мы их учили. Это совершенно бессмысленно.

Лев Толстой «Война и мир»

Что ещё можно дать из Толстого? Скучную «Анну Каренину» или морализаторское «Воскресение». Но я думаю, что необходимо как-то адаптировать гигантский объём этого романа и превратить его в более компактные формы. Для школьника читать все тома, особенно историософские рассуждения Толстого, — это перебор и тоска. Думаю, что совсем не зазорно сокращать этот текст для изучения. Мне кажется, «Войну и мир» можно подавать и через сериалы, сохраняя, конечно, живой толстовский текст. К роману должна добавляться картинка. Главная задача — сделать так, чтобы у ребёнка остался образ, звук этого романа. Чтобы он вернулся к нему ещё раз. Чтобы не было зубрёжки и дидактики, чтобы не писались эти тоскливые сочинения про взросление Наташи Ростовой, старый дуб и небо над Аустерлицем.

Из «Войны и мира» раскручивается историческая спираль: здесь надо говорить про социологию повседневности русского XIX века, про дворянскую культуру, например, по Лотману, про социологию войны, про Наполеона и про Великую французскую революцию. При этом изучение романа можно уложить, например, в 12 уроков. Но для каждого брать метатему и смотреть, как она реализуется в романе. И здесь опять можно вернуться к изучению разных видов нарратива. Взять хотя бы Сорокина и его «Теллурию». Что это такое? Это 50 глав и 50 разных нарративов. Это энциклопедия различных стилей и жанров. И вот ребёнка в школе надо провести не только через авторов, но и через разные жанры, в том числе через жанр большого романа, через роман-вселенную, населённый сотнями персонажей. Для этого «Война и мир» подходит отлично.

Фёдор Достоевский «Преступление и наказание»

Достоевского в школе надо давать обязательно. Из всех его произведений «Преступление и наказание» — самый доступный для молодого сознания роман. Потом уже в университете будут «Братья Карамазовы», «Бесы» и всё остальное. «Преступление и наказание» — компактный и удобный для изучения роман с сильными и запоминающимися образами, с понятной структурой, детективный. Хотя во время изучения надо остановиться не только на сюжете, но и рассказать, например, про антикрасноречие Достоевского. Объяснить, что он специально пишет путано, что это служит передаче особых душевных состояний героев. «Преступление и наказание» — роман с преображением в конце. И необходимо объяснить школьникам, почему от ницшеанского бунта Раскольников в конце приходит к смирению. Кроме того, в «Преступлении и наказании» можно найти совершенно фантастический образ города. И Петербург Достоевского надо вводить в контекст XIX века: рассказывать о больших городах модерна, сравнивать с Лондоном Диккенса, таким же мрачным и сырым. Это же было как раз то время, когда начали появляться городские антиутопии.

Михаил Шолохов «Тихий Дон»

У России должна быть своя эпика XX века. Есть Маркес, есть Фолкнер, а у нас есть Шолохов. Можно было бы взять ещё и «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера. Но если брать русскую литературу, то самое близкое и потенциально понятное школьнику — «Тихий Дон». Но вот в его изучении важен критически настроенный преподаватель. Чтобы он говорил и о сомнениях в авторстве Шолохова, и о неоднозначности фигуры самого писателя. Надо рассказывать об идеологических спорах вокруг трагедии Гражданской войны, которые вызывал этот роман.

Объём, конечно, большой, и сокращения романа для изучения в школе не помешают. Главное — чтобы сохранился словесный образ писателя. Андрей Белый говорил, что у него есть такое понятие «сборная цитата», что у него каждый писатель представлен одной фразой. Важно, чтобы у ребёнка осталась фраза Шолохова, фраза Достоевского, Толстого, Бунина или Набокова.

Александр Островский «Гроза»

Думаю, «Грозу» можно заменить и другими пьесами, но Островский в программе нужен обязательно. Русское купечество — это отдельный пласт нашей культуры. Просто «Гроза», наверное, слишком социологична и ходульна. Можно было бы заменить её другими произведениями Островского, рассказать о традиции Малого театра и о роли Островского в его становлении.

Николай Некрасов «Кому на Руси жить хорошо»

С Некрасовым похожая история. Он должен быть, но не с «Кому на Руси жить хорошо». Слог Некрасова и его народная песенная, рыдающая интонация очень важны. Но узнать её можно и на его лирике. «Кому на Руси жить хорошо» — текст, который даже сейчас не так просто отделить от советского канона, когда во всём виделась классовая борьба. Эту поэму надо рассматривать в контексте шестидесятничества, «хождения в народ», социализма. Есть произведения, которые сделаны на века, а «Кому…» сделана всё-таки для эпохи. Именно поэтому я не стал бы делать этот текст основой изучения Некрасова. Та же «Железная дорога» гораздо сильнее.

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

От «Мастера и Маргариты» можно было бы отказаться. Это большое произведение массовой литературы, такой pulp fiction. «Мастера…» дети прочтут всё равно, поэтому в программе он не нужен. У Булгакова есть куда более сильные и литературно качественные вещи. Это и «Белая гвардия», и «Записки юного врача», например.«Мастер и Маргарита» — очень попсовая вещь, хотя «зощенковская» часть с виртуозной нэповской сатирой отличная. А вот линия Мастера с этой квартиркой на Арбате — кране слаба. Как и линия Христа и Пилата, которая в 1960-е служила советскому читателю разбавленной версией Библии. Когда я перечитываю роман (а я всё же делаю это иногда), то дальше сцен в нехорошей квартире и концерта в Варьете я не хожу.

Борис Пастернак «Доктор Живаго»

«Доктора Живаго» можно оставить, хотя мне этот роман кажется очень умышленным. Если брать прозу великих поэтов, я бы прозу Пастернака заменил прозой Мандельштама. Мне кажется, что «Доктор Живаго» — это не традиция русского романа. Он вторичен. И язык в нём сконструирован, от головы. Пастернак языком прозы владеет хуже, чем поэтическим. А вот стихи Пастернака обязательно должны быть.

Пастернак, как и сам его герой Живаго, — словно прилетели с луны. Такой интеллигент, попавший в жернова истории, но оставшийся абсолютным «ботаником». Ничего не принявший, но всё равно полагающийся на защиту власти, некого мифического генерала Евграфа, который всё время является на помощь, как dues ex machina. Я не вижу и не чувствую здесь нерва времени. А о нём есть столько отличной литературы. Тот же Олеша с «Завистью» или «Бег» Булгакова. О возникновении советского человека можно прочитать в «12 стульях», которые я бы обязательно изучал и структурно разбирал в школе. А «Доктор Живаго» длинноват и скучноват. Как не вписывался в эпоху сам Пастернак, так не вписывается в неё и Живаго. Если уж говорить о большом романе XX века в школьной программе, то можно взять, например, «Жизнь и судьбу» Гроссмана.

Максим Горький «На дне»

Горький нужен обязательно, но, изучая его, надо говорить о трагедии отношений писателя с властью. Он был природно, универсально талантлив, и любая из его пьес может оказаться в школьной программе. Он вобрал в себя все начало XX века. «На дне» — очень острая, сценичная вещь. Её можно не только изучать, но и ставить в школах. Вообще, школьный курс, конечно, надо очистить от советского подхода. «На дне» писалось не на потребу советской критики, и это не только социальная вещь. В этой пьесе Горький говорит о человеческом состоянии в целом, и трактовать её можно через то же ницшеанство или экзистенциализм.

Александр Солженицын и Варлам Шаламов

Я, конечно, за шаламовскую традицию, за лагерь в изображении Шаламова. Солженицын в каком-то смысле даже оправдывает лагерь. В том же «Иване Денисовиче» всё как-то хорошо и складно получатся. Солженицын всё-таки сильно вписан в славянофильскую традицию, близкую философии Достоевского. А Достоевский говорит: «Благословение тебе, тюрьма». Достоевский принял свою каторгу. И хотя нельзя сказать, что Солженицын любит свой лагерь, но он у него тоже понят и принят. Шаламов же — это целиком про человека. Это Данте и это Шекспир, это круги ада, это проза высочайшей пробы, которой никто больше в русском ХХ веке не достоин. Шаламов отрицает саму благость человечной природы — это протест не только против власти и системы, но против христианского миропонимания как такового. Солженицын — это по большей части документальная проза, написанная сухим, фактологическим и нарочито славянизированным языком. А Шаламов — это экзистенциальная поэзия и стилистическое откровение.