Депрессии, больница, измены мужа: как развивался талант Сильвии Плат под гнетом обстоятельств

Я не верю, что кроткие унаследуют землю: кротких не заметят и затопчут.
Сильвия Плат (1932−1963, американская поэтесса)

27 октября 2022 года — девяносто лет с рождения выдающейся поэтессы и писательницы, обладательницы Пулитцеровской премии Сильвии Плат. В России фигура Сильвии Плат не так известна, как фигура Эмили Дикинсон, не так плотно связана с массовой культурой, как личность Вирджинии Вулф, иностранные стихи Плат не так ослепляют читателя, как родные стихи Цветаевой, и как будто бы в целом бриллиант таланта Плат светит для нас не так ярко, как для многих англоязычных стран, а жаль.

Говоря о роли Плат в контексте мировой литературы, исследователи обычно вспоминают ее душераздирающую поэзию, сразу оговаривают безумную связь с Тедом Хьюзом, делают ремарку об автофикшн-романе, но сегодня, в День рождения этой блестяще одаренной женщины, я хочу поговорить о другом. О Сильвии — такой, какой она была и какой ее сделала жизнь. О мотивах и образах ее вдохновения. Об исповедальной драме и революции драматургии стиха. О влиянии ее текстов на массовое сознание.

Статья эта может изобиловать влюбленностями, но вас я попрошу мне это простить. Веруя, что о кумирах должны писать их фанаты, я постараюсь заразить вас своей любовью к ней. И кто знает, может мы однажды встретимся с вами на каком-то безумном мероприятии: круглом столе по мотивам женской лирики Плат или книжном аукционе с найденной перепиской Плат и Хьюза, или, чем черт не шутит, на «Своей игре» в рубрике «Поэтессы Америки» — мы одновременно выберем Плат, переглянемся и улыбнемся.

Фото: Сильвия в возрасте 6−7 лет

Свой мятущийся, пока что маленький дар, честный голосок отчаяния и болезненной привязанности к отцу, Плат демонстрирует уже в возрасте 9 лет в своих первых публикациях. Позже именно стихотворение «Папочка» принесет ей скандальную известность (перевод Надии Зак):

Ты не напялишь впредь, уж не напялишь
Свой аспидный сапог,
В котором тридцать лет я, как нога,
Жила несчастною и бледной,
На вздох или на чих едва решаясь.

Папуля, я б тебя убила,
Когда бы ты не умер раньше, чем я собралась
Тяжело-мраморный, мешок, набитый Богом,
Пугающая статуя с одной ногою серой,
Огромной, как тюлень во Фриско,*

И с головой в Атлантике капризной,
Разлившейся зелёно-синей влагой
У восхитительного взморья Наусет. **
Когда-то я молилась, чтоб вернуть тебя
Ach, du.

…

А в сердце чёрное твое загнали кол.
И поселяне, что тебя не выносили,
Теперь танцуют, скачут над тобой.
Они-то точно знали, кем ты был —
Ублюдком, папочка, ублюдком, я порвала с тобой.

1962 г.

Фото: Сильвия с родителями — Отто и Аурелией

Будучи отчаянной перфекционисткой, подчиненной авторитарной воле отца, Сильвия рано поняла, что нужно быть лучшей — просто во всём и всегда.

Линда Вагнер-Мартин, автор биографии поэтессы, так писала об отношениях Сильвии и ее младшего брата Уоррена с их отцом Отто, профессором Бостонского университета:

…Лишь минут двадцать в течение вечера он находил в себе силы, чтобы увидеться с детьми. После этого Сильвию и Уоррена уводили. С отцом <дети> обсуждали, что выучили за день, читали стихотворения, придумывали рассказы и выступали, как на сцене. Эти отношения, которые вряд ли можно было считать нормальными, создавали особый образ отца: критика и судьи, которого следовало ублажать. Это лишило детей возможности узнать своего отца так, как они узнали <деда-Шёбера>, познать в нём понимающего родителя.

Фото: Сильвия и ее брат Уоррен с матерью

Невозможность достижения вечной любви стала одной из главных тем произведений Сильвии Плат. Отец внезапно умер от последствий не диагностированного диабета, считая заранее при этом, что у него рак и надеяться на выздоровление точно не стоит (диабет в то время уже хорошо поддавался лечению). Один из друзей Плата после его смерти заметил, что не понимает, как «…мог такой умнейший человек оказаться таким глупцом».

С этого момента Сильвия стала своим самым жестоким критиком и цензором: «Никогда не достичь мне совершенства, к которому я стремлюсь всей душой — в рисунках, стихотворениях и рассказах», — писала она в дневнике.

К поступлению в Смит-колледж в 1950 году Плат уже остервенело работает над своим слогом, кругозором, художественным обликом. Пытаясь разработать безупречную формулу стиха, Плат всё больше отходит от стиля современников, ища утешение в событиях собственной жизни, ее аллегориях и метафорах. Одиночество, замкнутый образ жизни, разочарование от работы на стажировке в нью-йоркском журнале выливаются в несколько рассказов и прекрасные в высшей степени тревоги и бессилия стихи:

Преследование
(перевод Надии Зак)

За мной крадется чёрный барс,
Мой приближая смертный час:
Палит леса алчба его,
И солнца царственнее он.
Неслышен, вкрадчив его шаг,
Всё ближе за моей спиной;
Грачи панически кричат:
Взведён капкан, охота, гон!
Кремнист мой путь, тащусь сквозь тёрн,
Мучителен полудня зной.
В сетях пурпурных его вен
Какая страсть, что за огонь?

…

На лестнице я барса слышу,
Крадется он всё выше, выше.

1956 г.

Фото: Сильвия Плат берет интервью у Элизабет Боуэн (стажировка в журнале «Мадемуазель», Нью-Йорк, 1953 год

Созданный самой Плат жанр автофикшн в романе «Под стеклянным колпаком» сделает ее настоящей звездой и породит массу споров о безрадостных отношениях с матерью, о недальновидных протекциях бездарных студенток, которые едут в самый густонаселенный город мира ради развлечений, а не ради работы.

Роман станет манифестом угнетенных женщин, уставших от давления и предубеждений в свой адрес, а фигура Сильвии Плат воссияет на манифесте волны феминизма. Согласно дневниковым записям, после поездки в Нью Йорк ради столь желанной стажировки Плат от избытка негативных чувств перестала спать, читать и писать. На фоне отказа летнего литературного гарвардского курса и перевода в Лоуренс-колледж из-за нехватки денег, Плат предпринимает первую попытку самоубийства — с помощью таблеток, в подвале дома матери.

Все дорогие умершие
(перевод Надии Зак)

Все, кто был дорог нам, давно ушли,
Однако же они вернутся скоро,
Скоро: посредством воскрешений, свадеб,
Рождения детей, семейных барбекю:
Касание любое, запах, вкус
Для этих отщепенцев путь домой,

В убежище: местечко захватив
Меж «тик» и «так» часов,
Покуда не ушли мы сами,
Всяк ставший черепом-с-костями Гулливер
Исполнился фантомами, чтоб с ними и лежать,
Укоренившись в безысходности, как в зыбке.

1957 г.

Тогда же Плат проходит первый курс электросудорожной терапии в психиатрической больнице.

Вообще, когда я думаю про феномен таланта Сильвии Плат, в моей голове возникает образ: асфальт, глыба, многолетний безжизненный камень и в его центре — робкое растение, пробившее себе дорогу не благодаря, а вопреки обстоятельствам окружающего мира. Чем больше авто ездит по этому клочку земли, тем увереннее становится малыш, тем сильнее закаляют его испытания.

В жизни Сильвии Плат всё происходило именно так: каждое следующее испытание — университет, затем депрессия, больница, неровные созависимые отношения с Тедом Хьюзом, послеродовая депрессия, его измены — все эти обстоятельства укрепляли талант Плат на десятки позиций литературного рейтинга, в течение всего нескольких лет она стала лучшей и самой мощной поэтессой своего времени.

С высоты современности очень легко отследить ту самую «точку невозврата», когда Плат пишет свои лучшие вещи, задним умом будто уже предчувствуя собственную смерть.

Фото: Сильвия Плат и Тед Хьюз

Думаю, я не буду одинока во мнении, что эта точка — начало отношений с поэтом Тедом Хьюзом. Плат пророчески предрекала: «Однажды я приму смерть от него».

Ода Теду

Скрипнут едва лишь дружка моего сапоги —
на свет вылезают овса молодого ростки;
он название чибиса знает,
в бегство кроликов он обращает,
ежевичную изгородь он всех быстрей подстригает,
выследит он и огнёвку-лису, и хитреца-горностая.

Говорит он: кроты эти кучки земли навалили,
здесь червей они рыли;
мех у них голубой; верхний слой он собьет
камнем с гальки простой —
под солнцем сверкнет вдруг
коричневый кварц дорогой.

Мельком взглянет он на пустыри —
из распаханной пальцем земли вылезают ростки,
изумрудной листвой покрываются,
на стеблях плоды наливаются;
раньше срока зерно по приказу его прорастает,
по мановенью руки птицы гнезда свивают.

В лесу его вяхири ночевать обожают,
песни к его настроению приноровляют;
счастливой какой
должна быть подруга Адама такого,
всю землю пустившему вскачь своим словом,
дабы хвалы воздавать доблести этой мужской!

Сочетавшись браком и став фактически литературным агентом мужа, Плат взяла на себя задачу снова и снова рассылать его стихотворения, снабжая их сопроводительными письмами, дополняя и редактируя содержание сборников. Целью Сильвии было сделать Теда Хьюза поэтом №1, и результатами стараний жены, Хьюз получил Первую премию Нью-Йоркского центра поэзии, хотя сам даже не отправлял рукопись на конкурс.

Работы у обоих было всё больше — нужно было оплачивать снятый дом, заботиться о быте и процветании, потому Сильвия и Тед брались за любую подвернувшуюся возможность: получали стипендии, преподавали в школах, работали на радио.

Сильвии нелегко дался этот период: тяжелые отношения с родней мужа делали ее изгоем в семье, а Тед отказывался вставать на сторону жены. Надеждой на изменения стала первая беременность (стихотворение написано незадолго до появления дочери, хотя Плат ожидала сына):

Ты

Наисчастливейший, ты, словно клоун, на руках,
Ногами к звездам и луноголовый,
И с жабрами, как рыба. Со здравомыслием
В раздоре, на манер глупца. Как шпуля,
Вкрученный в себя же самого,
Как сыч ты за собою тащишь темноту.
Как репа ты молчишь с Четвертого
Июля по День Всех Дураков,**
Как на дрожжах растёшь, малютка-колобок.

Размытый, как туман; желаемый, как почта.
Ты дальше, чем Австралия теперь,
Атлас согбенный,*** странница-креветка.
Ты плотен, как бутон, и в домике своём
Ты словно килька в банке с маринадом.
Корзина, полная снующими угрями.
Ты мексиканский прыгающий боб.****
Исправен, будто правильный подсчёт.
Ты чистая дощечка для письма, но с собственным лицом.

Фото: Сильвия с дочерью Фридой, 1961 г.

Забота о дочери становится смыслом жизни Сильвии Плат, и времени на творчество не остается совсем, хотя новые чувства — отрешенность, паника, потеря идентичности — проявляются в стихотворениях 1960 года.
Сильвия Плат в этот период пишет роман «Под стеклянным колпаком» — пишет 70 дней, без единого перерыва. Все отпуска на побережье отравлены общением с родственниками со стороны мужа, Тед и Сильвия много ссорятся, в поэзии тех лет проявляются мотивы саморазрушения.

Как отвердели вдруг природные стихии! —
Свет лунный воплотился в меловой утёс,
В его расселине лежим с тобою

К спине спиной. Я слышу вопль совиный
Из глубины холодной синевы.
Мучительные гласные моё пронзают сердце.

Дитя в кроватке белой вертится, вздыхает,
И рот его сейчас взыскующе открыт.
На красном дереве малюткина лица страданья барельеф.

На небе звёзды — неустранимы, твёрды.
Прикосновение: и жжёт, и отвращает.
Я глаз твоих увидеть не могу.

Там, где оледеняет ночи яблонь цвет,
Хожу по кругу я,
По колее ошибок старых, горьких и глубоких.

Любовь прийти сюда не может.
Здесь чёрный обнаружился разрыв.
И с противоположной стороны

Малышка бледная душа, личиночка, волнуясь, машет.
Теперь и я ни рук не чувствую, ни ног.
Кто нас четвертовал?

Истаивает тьма. Мы, как увечные, касаемся друг друга.

21 мая 1962 г.

Фото: Тед Хьюз, Ася Вевилл и их дочь Шура

Рождение второго ребенка омрачено настоящей драмой: муж уже давно изменяет Сильвии с женой поэта Дэвида Вевилла, Асей Гутман Вевилл.

Проблемы с публикацией романа «Под стеклянным колпаком» не дают Сильвии покоя: издательство Knopf вешает на рукопись штамп «слишком личная», и роман — самая яркая форма в творчестве писательницы — находит своих читателей с огромным трудом. Уже через месяц он станет популярен, как никакой другой текст: Плат покончит с собой на кухне собственного дома и люди станут раскупать роман, как безумные.

Проводя параллели между лирической героиней Эстер и Сильвией Плат, многие будут искать причины такого драматического исхода.

На волне многочисленных скандалов мать Сильвии попытается сделать заявление, и перед публикацией романа в США в 1970 году Аурелия организует протест издательству Harper & Row.

В частности, мать поэтессы писала, что события романа чудовищно гиперболизировали личность и обстоятельства жизни Плат, что роман был халтурой, написанной лишь ради заработка, и что сама Сильвия никогда бы не хотела, чтобы он был опубликован под ее настоящим именем. По мнению матери, целью написания книги было показать, как выглядит мир сквозь искривляющее стекло колпака. Она также утверждала, что Сильвия планировала написать продолжение, которое бы показывало тот же самый мир, но уже глазами здоровой личности.

Практически каждый персонаж «Стеклянного колпака» изображал кого-то, зачастую карикатурно, кого любила Сильвия. Сам по себе роман является подлой неблагодарностью. Это было не в натуре Сильвии.

Всё в этой книге благоволит к дискуссии: это серьезное литературное произведение? Или Плат писала циничные скабрезные записки о своих конкурентках в литературной нише? Насколько серьезны события романа? Можно ли оценивать поэзию Плат и прозу Плат единым мерилом? Можно ли трактовать роман как женский бунт против подавления патриархатом?

Последние дни Сильвии Плат были омрачены жесточайшей депрессией и очень тяжело ей давались: за дом уплатили на несколько лет вперед, но холодную зиму 1963 года Сильвия переживала в доме без телефона и практически без отопления. Дети ужасно болели, батареи замерзли, и, хотя Плат время от времени навещали друзья, обычно она была предоставлена только самой себе и гнетущим мыслям в голове.

В те дни Плат продолжала рассылать свои новые работы в издательства и редакции, но реакция на них изменилась: «казалось, издатели не были готовы к стихам такой мощи», — писал автор биографии Питер К. Стейнберг.

«Умирать / Ведь тоже искусство. / Я это делаю блестяще.» (Dying / is an art, like everything else. / I do it exceptionally well; пер. В. Бетаки), — писала Сильвия Плат в Леди Лазарь.

В обстоятельствах гибели Сильвии Плат остается много неясного. Высказывались предположения, что это самоубийство было в действительности своего рода сорвавшейся инсценировкой: если бы сосед снизу прочел записку, ему адресованную, трагедия, скорее всего, была бы предотвращена. Сам сосед, Т. Томас, который в течение нескольких часов находился без сознания под воздействием всё того же газа, просочившегося к нему на этаж, полагал, что Плат включила плиту в качестве «сигнала бедствия», чтобы он пришел к ней на помощь.

Однако в книге Giving Up: The Last Days of Sylvia Plath Джиллиан Беккер писала, ссылаясь на заявление офицера полиции Гудчайлда, что Плат, «…судя по тому, как глубоко затолкнула голову в духовку, действительно сознательно шла на смерть». Доктор Хордер также считал намерения своей подопечной недвусмысленными. «Достаточно было увидеть, с какой тщательностью она подготовила кухню, чтобы понять, что это действие было следствием иррациональной компульсии», — говорил он.

В 1975 году Аурелия, мать Сильвии Плат, опубликовала собственную переписку с дочерью. Письма для этого сборника она выбирала самостоятельно, и Плат открылась читателям с новой стороны: благодаря большой проделанной работе исследователей, широкой публике открылась не только Плат-самоубийца, но также стало известно, что она была увлеченным скаутом в детстве, талантливой студенткой, трогательно любила своих детей, восхищалась океаном, была экстремалом и любила быструю езду на своем красном автомобиле, она хорошо играла на альте и фортепиано, любила рисовать; ее дневники и тетрадки всегда пестрели разноцветными и смешными карикатурами. Она разрисовывала мебель цветочным орнаментом, была пчеловодом и кондитером, а еще свободно говорила по-немецки.

В 1981 году выходит сборник стихов Collected Poems под редакцией Теда Хьюза. За него Сильвия Плат получает премию Пулитцера посмертно.

Анализируя американскую литературу и сравнивая ее с русской, Елена Коренева в своей биографической книге «Идиотка» проводит параллель между творческим дарованием Марины Цветаевой и Сильвии Плат: «Сильвия Плат оказалась удивительно похожа на Марину Цветаеву — страстью, лаконизмом, образностью и предчувствием неизбежного конца. Она и была обречена, покончив с собой в расцвете сил и славы».

Над Сильвией Плат вечно будет висеть рок «поэтессы-самоубийцы». Чуть позднее даже был описан «Эффект Сильвии Плат», согласно которому люди творчества чаще остальных становятся самоубийцами, и даже среди артистов в этом ключе лидируют именно поэтессы.

Загадочная история отношений Хьюза и Плат стала темой множества исследований: кто-то называл Сильвию Плат бесчувственной высокомерной стервой, а Теда Хьюза — добропорядочным мужем, не вынесшим тирании супруги. Кто-то утверждал очевидную склонность поэта к насилию и абьюзу (ведь любовница поэта Ася Вевилл тоже покончила с собой с помощью угарного газа и духовки, при этом предварительно убив еще и свою маленькую дочь).

Способность к такой внушительной и метафорической исповеди сделала поэзию Плат недостижимым образцом жанра: в тени остались многие ее современники, так или иначе оказавшие влияние на стиль Сильвии (Энн Секстон, Ал Альварес, Роберт Лоуэлл и др).

Подобно поэтам эпохи романтизма, Плат ставит в центр своей оптики личные эмоции и переживания, искренне концентрируется на рефлексии.

Есть мнение, что родись Сильвия на 10 лет позже, она бы не ушла так рано и не была бы встречена обществом с такой опаской: поэзия Плат была слишком смелой для консервативных 50-х гг. в Америке: темы самоповреждений, описания психбольницы, депрессии, предельно негативный опыт отношений с любимым мужчиной — всё это было слишком ново для читателей того времени.

В массовом сознании закрепился образ: Плат = самоубийство + депрессия.

И потому мне так жаль, что личность Сильвии Плат плохо представлена на современном российском книжном рынке. Когда я искала материал для статьи, я нашла несколько лекций, пару вебинаров и предисловия к изданным книгам стихов: в Америке взглядов и объемов, связанных с Сильвией, на порядок больше.

Ярко прогремела несколько лет назад новость о самоубийстве сына Теда Хьюза и Сильвии Плат, газеты подняли шумиху и кричали о семейных проклятиях.

Образы в поэзии Сильвии Плат достаточно громкие и заметные в массовой культуре, но нуждаются в качественной проработке, хотя бы с точки зрения переводов. Везде в статье я брала любительский перевод — именно он, как мне кажется, максимально точно улавливает душу поэтессы, отражает полутона в восприятии рифм, аллегорий, парафразов.

27 октября исполняется 90 лет с момента рождения Сильвии Плат. Виртуозный талант ее творческого гения заслуживает того, чтобы люди кричали о ней на всех углах: начните знакомство с ней с романа «Под стеклянным колпаком», пройдитесь по стихам и биографии. Эта женщина опередила свое время на десятки лет, и в ее творчество невозможно не влюбиться.

Эссе Сильвии Плат о различиях прозы от поэзии «Сравнение»:

Как же я завидую прозаику!
Я представляю себе, как он (а скорее она — при сравнении мне проще говорить о женщинах) — так вот, я представляю, как она подрезает садовыми ножницами розовый куст, поправляет очки, вытирает чайную посуду, мурлычет что-то себе под нос, возится с пепельницами или с младенцами, впитывает кожей косые лучи света, какой-то новый оттенок погоды, и пронизывает точным незаметным рентгеновским взглядом психологические потроха соседей: соседей по вагону, по очереди в зубной кабинет, или просто кого-то встреченного в лавке на углу. Разве для этой счастливицы есть на свете хоть что-то неважное? В дело идут старые башмаки, дверные ручки, всякие там письма с наклейкой «авиа», фланелевые халаты, соборы, лак для ногтей, реактивные самолёты, кусты роз, гроссбухи; мелкие привычки — как кто-то ковыряет в зубах, или теребит воротник, — что угодно необычное, — кривобокое, или, наоборот, изящное; или даже то, о чём и упомянуть-то противно. Не говоря уже об эмоциях и побуждениях, с грохотом громоздящихся друг на друга. Она занята Временем — как оно проносится, замирает, расцветает, загнивает, накладывает кадр на кадр. Она занята людьми во Времени. И мне кажется, что времени у неё сколько угодно — хоть столетие, хоть поколение, хоть целое лето.

А у меня всего-то около минуты.
Я не говорю об эпических поэмах — все мы знаем, сколько времени они могут занять. Я имею в виду самые обычные, незначительные стишки. Как бы это описать — открылась дверь, закрылась дверь. А в промежутке что-то промелькнёт: сад, человек, ливень, стрекоза, сердце, город... Я думаю об этих круглых стеклянных викторианских пресспапье, помню их, но вот найти нигде не могу — ничего общего они не имеют с пластмассовыми шариками, которые продают в игрушечных отделах Вулворта. То, о чём я говорю, — это прозрачный шар, заключающий в себе мир, очень чистый, а внутри — лес или деревня, или семейство маленьких человечков. Перевернёшь его и снова поставишь — пойдёт снег. Через минуту всё изменится, и ничто никогда там прежним уже не станет — ни ёлки, ни скаты крыш, ни лица.

Так возникает стихотворение.

…

Возможно, некоторые поэты обозлятся на меня за то, что я считаю, что стихи — высокомерны, что стихи не всё позволяют. Они скажут, что в стихах тоже может появиться что угодно. И куда точнее, мощнее, чем в тех мешковатых, растрёпанных и невнятных существах, которые мы называем романами. Что ж, я уступлю этим поэтам их экскаваторы и рваные штаны. Я вовсе не считаю, что стихи должны быть так уж неприступны. Если речь идёт о подлинном стихотворении, то я согласна даже на зубную щётку. Только нечасты эти поэтические зубные щётки. И уж если они появляются, то как мой буйный тис, начинают считать себя особенными, избранными.

В романах совсем не так:
Зубная щётка там вскорости возвращается на полочку и забывается. Время течёт, закручивается в водовороты, извивается, а у людей хватает времени, чтобы расти и меняться у нас на глазах. Весь этот богатейший жизненный хлам клубится вокруг нас:
письменные столы, напёрстки, кошки — весь этот любимый и затёртый каталог всякой всячины, которой делится с нами романист. Я вовсе не утверждаю, что в романе нет структуры, жёсткого порядка, точного различия между предметами.
Я только считаю, что структура прозы не так настойчива.
Как и двери стихотворения, двери романа захлопываются.
Но не так быстро, не с такой неопровержимой маниакальной окончательностью.

1962 г.

Статью подготовила колумнист
колумнист Ольга Карулина