О космосе и детстве (силуэт)

Если надежда, это воспоминание о будущем, то тоска в своём исходе, быть может, это воспоминание о прошлом, в котором нас никогда не было?
Когда мне было 9 лет, умер папа.
Надежда вновь его увидеть, почти мистическим образом замкнулась на тоске по нём в моих воспоминаниях.
В какой-то миг, нестабильный, трансцендентный, в моей душе не было меня, а была лишь надежда и тоска, опирающиеся на яркую пустоту в моём сердце.
Позже, я открыл для себя такое странное явление, как осень воспоминаний.
Наши воспоминания соединены незримой для нас таинственной силой, чем-то похожей на чёрную материю космоса, которую мы толком ещё не научились фиксировать, но из неё состоит 80 % вселенной, а мириады звёзд и планет, занимают лишь малую часть.

До 9 лет у ребёнка ещё не сформированы понятия о смерти.
Он живёт в Эдеме детства с фантомными болями бессмертия, которые могут причинить ему все, всё: от грубого слова папы, сказанного в сердцах, до упавшего осеннего листка или молчания девочки, в которую влюблён.
Шли годы. Боль воспоминаний и тоска по отцу стали зарастать травою забвения.
Словно облетала листва памяти и душа сквозилась какой-то бессмертной, ласковой синевой.
Сейчас я пытаюсь вспомнить отца, разные события с ним… но, весь шелест воспоминаний, странным, мистическим образом, словно перевод стиха с одного языка на другой, перешёл в область чувств, почти спиритуалистических, в том смысле, что воспоминания стали небом моих чувств, осенним, мглистым, пустым.
Воспоминания становятся чувством тоски, словно тихая трава и цветы проросли на могилке.

Это так странно, почти невесомо: вспоминаю что-то о папе, протягиваю руку… рука тонет в яркой и тёплой пустоте.
Но я точно знаю, что там что-то есть. Смутно чувствую что именно: там сирень расцвела, гладкий запах дождя…
А папы нет. И меня нет. Словно это сирень тоскует в одиночестве прошедших лет тоскует по мне и вспоминает меня, как я протягиваю к ней руку…
А где же папа? С ним я шёл в тот весенний день мимо сирени? Или же я ждал его в садике возле сирени?
А может… это он ждал маму на первом свидании в парке возле сирени, когда меня ещё даже не было на свете, и, протянув руку к сирени, он сорвал веточку для мамы?
Он мне об этом не рассказывал, но я словно бы помню это. Чувствую.

Какие то космические, тёмные пространства сияют в душе. Иногда так холодно и зябко сердцу, вспоминать. Кто терял близких, тот знает.
Иногда кажется, что слишком сильно вспоминая что-то из прошлого, что-то в дебрях и сумерках природы, чувств.. я случайно вспомню и свою смерть.
Почему так мало воспоминаний осталось о папе в душе?
Т.е., почему именно Эти воспоминания остались, а другие пропали, облетели, словно листва?
Может, в тайне смерти людей на земле, самых разных, добрых и злых, невзрачных и ярких, есть схожий закон?
Почему в душе отмирают самые пронзительные воспоминания, и остаются самые обычные, которые… таинственным образом становятся для нас самыми дорогими, словно бы напоминая нам что-то райское, что нет обычных людей, обычных явлений, что всё в жизни — прекрасно!
Может в этом как раз и заключена тайна бога?

Вспоминаю, как папа незадолго до смерти, тайком покинул больницу.
У мамы был день рожденья. Ноябрь…
Звонок в дверь (ах, есть звонки в дверь, похожие на первое цветение белой сирени в сумерках утра!).
Открывается дверь… стоит папа в тёмном плащике с букетом алых роз. И радость мамы…
От частого воспоминания этого момента, свет счастья мамы, её поднятых к лицу рук, стал мистически зримым, и свет от открытой двери стал тоже зримым.
Дверь ещё не открылась, мама только коснулась ручки, глазка в двери… и уже улыбается, светится, словно астроном, увидевший в телескоп таинственную жизнь на далёкой звезде.
Чудеса…
А потом, ослепительный-медленный свет, как в раю, обнял всё, меня обнял тоже.
Я тоже излучаю свет… не могу, больно вспоминать, что было дальше, а ведь было что-то ещё более райское и счастливое, как мама обняла папу и как я бросился ка папе на грудь… но не помню этого.
Это уже какие-то трансцендентные сферы воспоминания, Нечеловеческие.
Я в сумерках воспоминаний, сейчас, смотрю на себя того, маленького, словно я ангел, за плечом у ребёнка: он стоит прижавшись к уголку стены, рукой и грудью. Никого нет. Не видно никого уже. Маленький мальчик светится тихо во тьме, всё тише и тише, тише и тише… тьма, переходящая в лиловую, сиреневую тьму изнанки век: открываю глаза сейчас… свет ноябрьского дня, и чувство к отцу, прошлому, растёт всё сильнее, сильнее, освещая сумерки прошлого.

А вот мы едем с папой в машине.
Весна. Капельки дождя блестят на лобовом стекле: похожи на сирень…
И вроде ничего не происходит, но как же хорошо на душе, боже мой!
Мы с папой о чём-то говорим и смеёмся, и кажется, что и солнечные капельки на стекле, смеются вместе с нами.

А вот я сижу на диване в зале, поджав колени к груди и обняв их руками. На мне синенькие джинсы. Чем-то похож на «Демона» Врубеля.
Никого в зале нет. Никого, лишь я и красный гроб папы лежит на стульях.
За окном медленно падает январский снег. И всё же как-то солнечно за окном и радостно даже, почти как в раю.
Так хорошо и уютно за окном… в 1000, 1000000 раз уютней чем в комнате, где я и папа.
От этого контраста счастья и света — Там, и почти космического безмолвия холодного космоса — Здесь, можно сойти с ума.
Хорошо помню, как посмотрел в окно и грустно улыбнулся чему-то.
Эта улыбка была, словно залетевший мотылёк в пустую комнату, в которой не было ни души.
Улыбка была моим единственным живым другом в этом аду.

Всё меньше воспоминаний о папе… а оставшиеся всё прозрачнее, словно листва в ноябре. Боюсь, что однажды сорвётся в ночь, словно листок, последнее воспоминание. Или же останется одно или два? Зимой всегда на веточке остаётся несколько карих листочков, так пронзительно дрожащих на ветру…
Помню, как однажды перед сном в детстве, вспоминал то, чего не было.
Была ночь. Зима. Белеет могилка папы, и над ней, на ветру покачиваются голые ветки сирени.
Звёзды мигают в серых ветвях… похожи  на зацветшую сирень.
Космос сияет в ветвях, качаются ветки и звёзды на ветру, и кажется, папа мне что-то говорит, говорит...