Лунатик

Вечер накрапывал на окна и мою ладонь: в голубой вазе окна, моя бледная ладонь, словно одинокий цветок.
Это было моё свидание. Странное по многим причинам: я был абсолютно голый у окна.
Я люблю иногда ходить голым дома. Есть в этом что-то от пушкинской осени в Эдеме: падает листва, одежда моя… так увлекусь раздеванием порой, думая о любимой, что кажется, вот-вот на пол, к ногам, упадёт и моё тело, и обнажённая душа будет ходить по квартире, словно… призрак на свидании, и после смерти ждущий свою любимую.
Я просто знаю, что умру раньше любимой своей. И моё ожидание её после смерти, симметрично, как крыло расправленное, равно ожиданию её во всей моей жизни, когда я её ещё не знал и лишь смутно предчувствовал в строчках стихов, дожде за окном…

Я часто жду любимую на свидании.
Иногда, когда она сильно опаздывает, я не в силах сдерживать нежность к ней… и потому пишу стихи.
Необычные. Я пишу стихи-письма вон тому клёну за окном, луне, замершей на карнизе, словно лунатик, или.. вот этому парню за соседним столиком в кафе: чёрные очки, легкая щетинка..
И очаровательной девушке в сиреневой футболочке вместе с ним.
Я подхожу к ним с робкой улыбкой, словно официант-идиотик, и, вместо чая, кладу на столик два стиха на листочке: для него, и для неё… с признаниями в любви.
Ласково смотрю на неё, на него.. медлю мгновение, мгновение ласково подчиняется, и я возвращаюсь за свой столик.
Пью чай и смотрю на них, милых.
Женщина читает мой стих и улыбается. Мужчина тоже читает. Смотрит на неё, на свой стих, на меня, опять на неё.
Мгновение разыгралось и медлит само по себе, ласкаясь к ногам, словно нежный зверок.

Мужчина не улыбается. Смотрит на меня то глазами, то рукой, и говорит что-то девушке.
Она качает головой, оглядывается на меня сначала голосом, а потом и чудесной улыбкой глаз.
Они начинаются чуточку ссорится…
Приходит любимая, целует меня и смотрит на мужчину и женщину с улыбкой, говоря мне:
- Прости милый, задержалась, не знала что надеть.
Ты снова кому-то писал стихи?
Я отвечаю, нежно оправдываясь, как школьник у доски:
- Я не только им… вон тому клёну ещё.

Да, я люблю иногда голым ходить по дому. И ужинать я люблю голым.
Странным образом, еда, даже простой чай, приобретают иной вкус, более доверчивый, что ли.
И по телефону я люблю говорить голым. Это освежает. Похоже на венецианский карнавал где-нибудь на берегу… ада, ещё цветущего, ещё не ставшего адом: ад был раньше — садом.
К примеру, звоню я своей учительнице по физике, в которую был влюблён…
Ах, мы с ней даже переписывались, тайком от всех.
Начиналось всё хуже некуда: она мне ставила двойки: лебеди на заре, плавали в трагических озёрах моих тетрадей, не менее изящные, чем жирафы на озере Чад в стихе Гумилёва.
Но однажды я узнал о её тайной страсти: она любила головоломки.
Было в этой любви даже что-то сладострастное…

Мальчики и девочки прилежно писали в тетрадях контрольную, а я ей писал.. головоломку, с нежными пояснениями, полунамёками, так что не понятно было, говорю я о птице, исчезнувшей в дождь и о бокале вина у окна, или о сердце своём.
Учительница, очаровательная шатенка с глазами чайного цвета, чуточку разного оттенка, в не менее очаровательном чёрном платье чуть ниже колен — словно она пришла на свидание ко мне, и контрольная — лишь идеальное алиби, — сидела за столиком и пролистывала тетради.
И когда она брала в руки мою сиреневую тетрадь… ах, с какой задумчивой нежностью она её брала! Словно утром ей на окошко таинственный поклонник положил ей веточку сирени.
Она с нежнейшей, венецианской улыбкой переводила взгляд на меня.
Пока ученики решали примеры, я любовался на мою учительницу. Я видел, что у неё в руках моя тетрадь и она решает что-то, но не может решить… Моё сердце было у неё в руках.
И когда она его понимала, решала… она улыбалась такой счастливой улыбкой, с такой благодарной нежностью смотрела на меня, что подобного взгляда совершенно удовлетворённой и счастливой женщины, я не часто видел и после секса.
Невыносимое напряжение нежности меня отпускало и тишина счастья звенела струною в груди и руках.
Я поднимал руку, счастливый и уставший, и просил выйти: мне нужно было перекурить.
Ей нравилась эта невинная игра. Обо мне и говорить нечего. Её могли уволить. Меня… перевести в другую школу. Лучше бы, в её, новую.
В том году у меня вышло 5 по физике.

Так вот, спустя года, я говорю с ней по телефону. Самый невинный разговор… разбавленной ноткой пикантности: я абсолютно голый.
И это странно возбуждает, забавляет… как на маскараде у нудистов — в аду.
Учительница ласково спрашивает:

- Саш, хорошо что ты повзрослел, и не такой уже шалопай, каким был.

Я не менее ласково отвечаю, смотря на обнажённое, улыбающееся зеркало:

- Да, Елена Викторовна, повзрослел…

Вообще, забавно в таком обнажённом виде, просто разговаривать по телефону с подругами, или, как сейчас, писать эту историю.
Мысли, воспоминания, сердце —  блаженно обнажаются, как синева в осеннем шелесте ветвей.
Деревья раздеваются до синевы, а моя душа — до бессмертия, до любви к той женщине, которую я люблю больше жизни.
Мне кажется, что я ждал её всю свою жизнь.
До моего первого свидания с нею, было всё моё бесприютное детство, бессонница юности и неприкаянность молодости: я опоздал к ней на свидание: когда я её встретил, у неё уже был другой.
Но я трепетно знал, всегда знал, что когда я срывал цветок в детстве, словно бы ни для кого, для ветра и вечера, для луны, я срывал её для неё одной, которая в этот миг, где-то в другом городе, ребёнком склонилась в поле, касаясь пальчиками удивлённой синевы цветка, не смея его сорвать.
Да, я знал, что до неё ещё много лет, словно я лечу на космическом корабле к далёкой звезде, населённой таинственной жизнью.

Вот и сейчас, я стою голым у вечернего окна и жду её.
Она не придёт. В привычном, человеческом смысле.
Но она назначила мне свидание на заре. Она должна мне написать письмо.
Письмо-лунатик… оно всегда приходит ко мне, словно душа с того света.
Я знаю точно, что моя любимая тоже придёт ко мне обнажённой, через  звёздные огни ночного города; она пройдёт на красный свет ночных дорог, и он упадёт к её ногам, алыми розами, отразившись в лужах.
Я точно знаю, что в письме будет её обнажённое, нежное сердце.
Налил в бокал вина и жду её у вечернего окна.
В окне прозрачно отражается тёмный треугольничек у меня внизу живота: похоже на бокал с вином, слегка пригубленный.
Звёзды накрапывают на окно.
Милая шатенка с тёмным зонтиком, похожим на ручную птицу, задумавшую побег, взглянула на меня в окне и улыбнулась. Я улыбнулся ей и птице.
Письмо от любимой запаздывает…
Отпиваю вино из бокала и читаю стихи — взошедшей луне.