В созвездии Орфея

​Хочешь, я прочитаю тебе старый итальянский стих о вечной любви?
Шторы задёрнуть? Какая тёплая тишина постели.. как цветы в начале осени.
Дай свою руку, солнце.
Друг Цветаевой, при прощании в шутку сказал ей: встретимся на том свете!
Марина с улыбкой серьёзно ответила: да, у меня дома…
Казалось, друг едет сразу к ней домой, в женское гостеприимство смерти.
Грустно: бездомная жизнь Марины..
И моя бездомная жизнь — без тебя.
Родная, родина сердца моего, пожалуйста, не умирай: вместе с тобой я утрачу целый мир, в миг окажусь в эмиграции жизни на странной и холодной планете.
Где твоя душа, там мой дом. Если ты умрёшь… я сразу окажусь словно бы за миллион световых лет от Земли и тебя.
Потерявшие своих близких, знают, как страшно может искажаться пространство и время.
Я даже думаю… что теория относительности была открыта задолго до Эйнштейна — людьми в отчаянии.
В отчаянии вообще были открыты многие истины и тайны вселенной, но что измученной душе до них?
Не улыбайся, солнце моё, я правда так думаю.
Сокровища ли сияют под ногами, звезда ли течёт в синеве… всё одно: пустота.
 
Прости, что я всё о себе и своей боли: боль может стать последним зеркалом жизни и отразить человека и его душу — в полный рост, целиком.. даже когда он уже умер.
Я не хочу тебя терять, хорошая моя, и не хочу учиться у боли — спиритуализму общения с тобой.. умершей.
Я ревную твою душу.. к смерти и тебе.
Не знаю твою душу без твоего милого тела, твоих тёплых рук, глаз, губ..
Душа без них может стать чем угодно: узнает ли она меня? Полюбит ли? Полюблю ли я.. её?
Мне страшно, родная.
Иногда стыдно сознаться себе, что боюсь заходить в твою тёмную комнатку: ты лежишь на постели, одинокая, тихая: умираешь и ждёшь меня. Всегда ждёшь.
Твоё исхудавшее милое тело под белым одеяльцем с голубыми цветами, похоже на рано выпавший снег…
 
Страшно открывать твою комнату: в ней может быть всё что угодно.
 Боюсь.. случайно подсмотреть будущее, бессмысленное и холодное — без тебя: могильный холмик снега и цветы на нём.
Я часто входил к тебе, когда ты уже спала: на тебя невозможно было смотреть без слёз.
Я не знал, жива ты или нет. Робко подходил к тебе и с замиранием сердца касался твоей милой руки или груди.
Иногда ты тихо улыбалась и целовала меня: милые, милые подснежники твоих улыбок, поцелуев!
Но чаще я стоял на коленях перед тобой плакал, гладил голубые цветы на одеяле, целовал ландыш твоей ладони и засыпал обессиленный в цветах твоего тёплого существования.
 
Родная, мне снились странные сны в этих цветах, словно бы растущих из твоей груди.
Я был в сумрачной комнате, в которой шёл мелкий снег.
Возле камина стояли незнакомый высокий мужчина и женщина в очках, взявшись за руки.
Стояли они так обречённо, пронзительно, словно находились на краю высокого дома и вот-вот сделают шаг в пустоту.
Подойдя к ним, я заметил странное в камине: вместо огня оранжево-алыми язычками содрогалась осенняя листва.
Грустно улыбнувшись, женщина сказала, что камин похож на окно, а потом что-то ещё сказала про расставание.
Показав мне рукой на окно слева от себя, она прошептала, как бы что-то вспоминая: а вон в том окне — лето.
Окно справа от неё, было задёрнуто тёмными шторами.
Я спросил, что в этом окне.
Женщина закрыла ладонями лицо…
Мужчина обнял её и его заплечный голос, словно лазурное крыло ангела, сказал, как бы указав на стену, что это не окно, а дверь, и там любовь. Вечная весна и солнце. 
 
Но почему тогда эта прекрасная комната, закрыта от всех — не выдержав, промолвил я.
Почему вы стоите здесь, в холоде и сумерках?
Мужчина и женщина молчали. Из-за спины мужчины послышались слёзы женщины.
Женщины уже не было видно в сумерках: казалось, мужчина плачет по-женски.
Страшно было подойти к мужчине, заглянув за его спину: он сжимал в объятиях что-то невыносимо печальное.
Есть такие моменты, когда легче умереть и причинить себе боль, любую, чем подойти к определённому событию, движению души человека, родного нам: есть мгновения, лунно затмевающие солнце ощущения жизни, и твоя душа как бы впервые вспоминает, что она бессмертная и боится сделать шаг, услышать слово.. увидеть слово любимого.
Душа впервые замечает свет жизни, как месяц, понимая, что ещё шаг, и этот месяц станет тоньше, и, наконец, совсем пропадёт и настанет тьма.
 
Стал пятиться от мужчины и женщины, ставших как бы одним человеком в своих объятиях скорби, к двери с весной.
Шёл по гладкому и широкому блеску снега в комнате. За плечами погасли голоса. Тишина стала густой и тёмной, как движение тела в воде.
Тишина прохладно оттягивала плечи назад усталостью намокших небом крыльев.
Плечами я понимал, что камин погас, что мужчина и женщина исчезли, и самый дом развалился от старости, словно я шёл до двери сотни лет.
За моими плечами была бездна, ночь и печаль. До безумия страшно было обернуться назад: чувствовал себя Орфеем.
В том сне я разгадал тайну обернувшегося Орфея. Всё просто: его спуск к любимой в ад, уже был оборотом его памяти.
Оборот его в Аду — лишь эхо воспоминания о памяти вхождения в ад: сама первая встреча с Эвридикой на цветущем лугу — уже была чуточку вхождением в ад любви.
В аду нет линейного течения причины и следствия: не обернувшись в аду, Орфей бы не смог войти в ад к любимой.
Более того… он спускался в ад, зная, что останется там с Эвридикой.
Она этого не знала. Надеялась..
Что есть надежда, как не наша смутная память о будущем?
Надежда стала зеркалом Орфея..
 
В своём сне я подошёл к двери (окну?), задёрнутой чёрными шторами, словно к зеркалу.
Страшно было их открыть. Чувствовал, что разом, симметрично, как два крыла, распахну прошлое и грядущее, и увижу, увижу..
Окно, занавешенное шторами, похоже на ангела, стоящего к нам спиной.
Открыть его, иной раз всё равно, что раздеть ангела: вспышка лазури, цветов и листвы — прямо в грудь.
Руки прижаты к шторам, к плечам тишины.
Медлю, не решаясь открыть. Плачу и целую плечи тишины, темноты.
Прижимаюсь лицом к спине ангела, словно.. к тебе, солнце моё.
Это не окно а дверь. Открываю её: белые цветы вишни летят мне под ноги позёмкою рая и повисают за моими плечами, над бездной, фантомной памятью крыльев.
 
Медленно вхожу в комнату к тебе, сплошь заросшую цветами и солнцем.
Перспектива нарушена, как отражение тела в воде: стены комнаты сдвинуты в сторону рассвета, далёкого сада и клубящихся облаков.
Посреди поля стоит постель, из которой растут прекрасные цветы.
Над ними, высоко, в синеве, с пронзительным писком летают ласточки.
Я понимаю, вспоминаю сердцем, что это — рай. Но мне нечем дышать в этом раю и каждый шаг даётся с трудом, как на планете в несколько раз больше Земли.
Подхожу к постели, тихо ложусь в неё и плачу.
Нежно сжимаю в ладонях цветы, целую их, шепчу что-то тёплое: любимое, зачем ты стала — цветами?
Ты же обещала, что не будешь цветами?
Я не успеваю тебя догнать: чтобы мне стать цветами, нужны годы, годы, любимая!
 
Закрываю глаза и чувствую обнажённый, тёмный вес смерти своей, тела своего без тебя, словно и в смерти можно быть без тебя…
Я лежу без тебя в холодной как ночь, темной земле.
По сути, ничего не меняется: так я лежу по ночам без тебя и бессмысленно смотрю в потолок.
От скуки одиночества, прикрываю сердце рукой, и снова отрываю.
Мне кажется, что я погружаюсь на дно океана и пузырьки сердцебиений мерцают из под пальцев, медленно поднимаясь к потолку.
Сверкающий стебелёк сердцебиений растёт из моей груди… красота.
Жаль, ты не видела: это моя память и любовь к тебе, родная.
Я так могу долго лежать в ночи и думать о тебе, закрывая и открывая сердце, ладонью.
Иногда мне кажется, что сердцебиений во мне уже нет: присматриваюсь к темноте и улыбаюсь: на потолке — сверкающая пена сердцебиений…
Вот женщина в ночи надо мной проснулась и ходит по комнате, ходит в сердце моём, как в густых весенних цветах.
Ах, если бы потолок вдруг стал полом, и ты была бы жива и мы бы лежали с тобой в пене цветов моих сердцебиений..
 
Помнишь, как мы гуляли с тобой в осеннем саду, я сочинил стих и захотел его записать для тебя, но у меня не было с собой листка, и ты, взяв меня за руку, сказала с чудесной улыбкой: запиши на своей руке..
Написав стих, я вдруг вспомнил о тебе в парке: ты была вся — на моей ладони. Ты была и там и там. Чудеса.
Тебе нужно было куда-то бежать, и я, совершенно отдавшись чувству и забыв о себе, всецело протянувшись к тебе, тебе одной, подарил тебе свою ладонь со стихом, словно ландыш, и ты с улыбкой взяла мою руку и поцеловала, как только женщина умеет целовать цветы: губами сердца, обоняния, касаясь тёплой кожи воздуха.
Я искренне и самозабвенно забыл в нежности твоих рук — свою руку.
Сделал шаг назад, отпуская тебя, но рука моя — не пускала тебя и была как бы тросом космонавта, связующего его с Землёй, жизнью.
Был миг совершенной и звёздной невесомости в тот вечер, когда ты держала мою руку и не хотела отпускать.
Земля под моими ногами… нашими, превратилась в голубое движение планеты в пространстве, ставшей вдруг блаженно лёгкой, приводимой в движение одними нашими сердцебиениями, и от этого участия наших сердец в весне и движении Земли, каждый шаг прохожих возле нас, смех детей в парке и пение птиц, запах сирени, отдавались в наших сердцах сбывшимся обещанием бессмертия, словно красота вокруг, замкнув некий круг, вернулась к нам с обратной стороны, приведя в движение наши сердца.
Ты тогда с улыбкой сказала мне: можно я заберу твою руку с собой?
 
Родная, я не смогу без тебя, не умирай.
Смотри, за окном, луч в траве тонко вздрогнул в разбитом стёклышке: это солнце встало на цыпочки и хочет к нам заглянуть.
Мне тесно в своём теле рядом с тобой..
Я чувствую, что ты потихоньку становишься тем, что любишь: цветы сирени, ласточек, морской прибой..
Хочется сбросить тело под ноги, словно изношенную и грустную одежду и лечь с тобой в постель — одной душой.
Прости, я досрочно ревную тебя к ангелам и небу, и хочу досрочно погладить милую душу твою, тепло прижавшись к ней душой: пусть ангелы ревнуют!
 
Любимая, всё, всё для тебя: вся моя душа и бессмертие её — для тебя одной!
Хочешь, я сорву для тебя розу в лунной веронской ночи, времён Ромео и Джульетты?
Вспоминаю, что жил в то время в деревушке Пале, возле Нанта. Я был рыцарем: израненный после битвы, я отправился в Верону за той самой розой.
Вот она, родная, в стихе моём: я её пересадил в свой стих с той же нежностью, как тебя, задремавшую, я бережно, на руках, переносил в нашу спальню.
А вот, любимая, смотри в окно и ночь. Видишь, созвездие Орфея, в том месте где должно быть сердце, тихо светит голубая звезда?
Через 100 лет, один астроном, безответно влюблённый, откроет на ней таинственную жизнь.
Это буду я, я вспомнил.
 
Время теперь для меня потеряло свой вес. Я теперь многое вспоминаю, боясь тебя потерять: хочешь, я расскажу тебе тайны вселенной, которые поведали ангелы с этой звезды?
Смерти нет, родная моя: всё, что мы любим при жизни, словно солнце бессонных — луна, отразит нашу душу в мир, дальше мира, осветив сумерки смерти.
Знаешь ли ты, что веточка дерева на звезде, трепещет под ветром в ритме моей ручки, подаренной тобой: ею я пишу сейчас у твоей постели всё это: душу мою пишу.
Любимая, дай мне руку! Смерти нет!
Я покажу тебе то, чем будут люди через миллион лет: прозрачным, крылатым сиянием нежности над Землёй.
Смотри, родная, на руинах городов, затопленных солнцем, растут дикие цветы искусства: «Джоконду» да Винчи, обвивает плющ и в нём свила гнездо ласточка: только теперь понятна стала её улыбка: грустная улыбка природы на судьбу человека.
 
Боже мой, где я, родная? Куда я попал? Здесь нет людей и тебя здесь так мало..
Постой, не иди сюда, я сейчас что-то вспомню, найду тебя целиком.
Да, нашёл. Конец 17 века. Авиньон.
Ты ещё не умирала и даже не рождалась.
Не знаю, быть может я бессознательно искал тебя в стороне от смерти твоей, до неё.
Ты сидишь на лавочке в апрельском парке, в чудесном тёмно-синем платье и смотришь на нежно проявившуюся, как на фотографии, звёздочку.
Ты счастлива тем кротким и достоверным счастьем женщины, с каким она, ощущая сердцебиение в себе, словно прозрачно-тёплый толчок ребёнка, желая коснуться этого внутреннего напряжения нежности, поверив в него до конца, бессознательно касается пальцами, краешка своей улыбки.
 
Любимая, прости меня, меня нет с тобою рядом.
Я ещё не родился. Совсем.
Твоя душа старше моей больше чем на 300 лет: милая, эдемическая разница в возрасте, не правда ли?
Моя душа родилась, когда я тебя полюбил. Так бывает, редко, но бывает.
Да, меня ещё нет, я ещё нежная часть цветов сирени над тобой и морского прибоя у милых ног твоих.
Ты прижала к груди — цветок ландыша.
Я — на твоей груди, родная, но ты ещё не знаешь об этом.
Боже.. это невыносимо.
Ручка в ладони моей пульсирует таинственной азбукой Морзе, в ритме звезды за окном..
Я сегодня шёл по парку, остановился перед сиренью, и, прижавшись к ней лицом, поцеловал со слезами на глазах, обнимая и шепча твоё милое имя…
 
Это чудо, родная моя, что тебе стало лучше.
Всю красоту мира, прошлого и грядущего, я принёс к твоей постели, и это заставило твоё сердце биться ярче и сильней, осветив сумерки комнаты.
Прости, любимая, что надорвался, в поисках этой красоты и сошёл с ума…
Я люблю тебя, солнце, сиреневое счастье моё, Лаура!