2

Эткинд на протяжении всей книги пишет про неправильность функционирования памяти в контексте траура по репрессированным. В его примерах горе и траур приобретают гротескные и даже абсурдные формы. Это касается, например, жизненного пути диссидента Синявского или картин Свешникова. С другой стороны, Эткинд анализирует кино, вроде поздних фильмов Козинцева или ранних фильмов Рязанова. Чтобы быть более современным, он подробно пересказывает фильмы Германа и Михалкова. Но, при прочтении, несмотря на попытку быть академичным с абзацами библиографических ссылок, книга создает впечатление, что Эткинд не погружался в материал, а создал компиляцию того, что лежит на самой поверхности.

В начале книги Эткинд подчеркивает, что исследования, касающиеся памяти, сейчас востребованы и он, используя методы психоанализа Фрейда, русских формалистов и Беньямина, проведет анализ этого феномена, касающегося памяти о репрессированных. Но, читая книгу, становится понятным, что вся эта методология расползается как растревоженный муравейник. А все из–за того, что ставя вопрос о памяти и трауре, Эткинд совершенно игнорирует два фундаментальных понятия — смерти и погребальных ритуалов. Почему в книге, исследующей память и траур, нет вразумительного анализа советских ритуалов смерти и памяти? Как можно писать, что горе и траур по репрессированным — криво, если нет даже намека на то, как автор понимает не кривое, обычное понимание траура, горя и смерти в Cоветском Союзе? Получается так, что горе кривое, но почему оно криво — неясно.

Начиная читать эту книгу, я в первую очередь ожидал увидеть анализ того, как функционирует память об умерших, и как эта память подкрепляется или наоборот разрушается системой государственного регулирования памяти, а также в целом отношения к смерти. Эткинд же написал все задом наперед и, не раскрыв главного, ушел в политическую демагогию. По мнению автора, Россия не смогла сформулировать целостное представление о том, что власть в Cоветском Союзе была преступна. Дальнейшую власть узурпировали те же преступные люди из КГБ, что повлияло на неправильное, не западное представление о роли политического траура. Таким образом, становится понятным, что книга отсылает читателя к пониманию не того, как функционирует горе, а к тому, что современная политическая Россия — это подражатель преступного Советского Союза, т.е. сама преступна. В итоге, книга превращается в политически ангажированный фарс, на дискурсивном уровне повторяющий ошибки памяти, описанные в самой же книге. Получается практически по Витгенштейну, когда два человека говорят про яблоко, но каждый из них понимает яблоко по-своему. Между тем, основной вопрос о том, как функционирует траур, горе и понимание смерти остается незатронутым. А ведь, не зная нормы, не удастся узнать и отклонения от нее.