4

К девятой главе мне надоело возиться со словарём, и повествование потекло само по себе неожиданно легко. За французским текстом чудилось даже что-то исконно русское: в самом строе фразы, в образности деталей, в какой-то задушевности особенно «детских» эпизодов. Ирен Немировски во Франции считают «французской писательницей, случайно родившейся на Украине», но большинство наиболее значительных её произведений замкнуты рамками русско-еврейской среды. Она родилась в русскоязычной семье, хотя с детства говорила по-французски, жила в столице русской культуры, и её ранние стихотворения выдают интуитивное наследование традициям и темам русской классики, хотя, как утверждают биографы, по-настоящему русскую литературу Немировски открыла только во время учёбы в Сорбонне. Так что «русскость» её, с трудом признаваемая на «второй родине», совсем не удивительна – гораздо труднее мне было определиться, в какой степени, читая «Собак и волков», следует учитывать «еврейскость» и насколько изображение Немировски, окрашенное её личным болезненным восприятием своей национальности и несчастливым детством, может быть правдиво, тем более, что это была первая книга о евреях в моей читательской биографии.
«Собаки и волки» – история судьбы двух ветвей семейства Синнер. Богатые его представители, сытые и холёные «собаки», дрожат от страха, заслышав голодный вой «волков», своих бедных собратьев, живущих в диком мире пота, грязи и крови, таком далёком и одновременно так таинственно и зловеще связанном с ними. В то же время, по французской поговорке, в сумерках собаки от волка не отличишь – так и герои романа перед лицом невзгод, в смутные годы гражданских войн и революций, сталкиваясь с непониманием, предательством, безразличием, чувствуют себя одинаково чужими и неприкаянными, ничего не имеющими, никому не принадлежащими, перекати-поле, отверженными, étrangers. Одно это слово, часто повторяющееся в романе и непростое для перевода, во французском означающее и «чужой», и «странный», и «отличный», и «посторонний», и «вражеский», и просто «иностранный», отражает сущность всего мироощущения Немировски, определяет тон всего её творчества – не случайно выставка в её честь, проходившая в 2010-11 гг. в Мемориале Шоа в Париже, была озаглавлена строкой из юношеского (кстати, русскоязычного) стихотворения: «Мне кажется порой, что я чужая» – “Il me semble parfois que je suis étrangère”.
Вместе с тем такая эмоциональная заданность делает и сюжет, и героев «Собак и волков», что ли, иллюстративными, предопределёнными. Они поступают согласно тем, в основном негативным, стереотипам, которые усвоила Немировски о еврейском характере, и согласно той печальной судьбе, которую решила для них автор с самого начала. Если Бен воплощает собой «еврейскую наглость», то есть безудержную энергию, жажду любой ценой добиться желаемого и полное пренебрежение к мнению других, то Ада принимает дары и удары рока, как скот терпит жару и грозы. В таком распределении черт видится литературная условность, как и в пропаже из поля зрения не только второстепенных, завершивших свою функцию персонажей, но и одного из главных героев, видимо, по той простой причине, что героиня убеждённо жертвует своим счастьем. Хотя с ней остаётся образ возлюбленного, придуманный ещё в пять лет, а также ребёнок, вообще говоря, неизвестно от кого, и как будто это даже неважно. Важно то настоящее чувство единения, которое впервые в жизни испытывает Ада, глядя на своё дитя. Это настолько правильная концовка, что остаётся впечатление, что история не кончилась вообще ничем, да и была ли история? В романе много правильного как-то по-ученически: и композиция, не затянутая и без провисов, и игра детей на празднике не во что-нибудь, а в жмурки, и общая мысль, попытки сформулировать которую сошлись на варианте «всем противные, всеми презренные, вечно гонимые евреи? ну и так вам и надо». Даже артистический дар Ады (с простой статистикой не поспоришь – евреи талантливая нация) – и тот не возвышает, а делаёт её лишь экзотической зверюшкой в глазах европейских «любителей искусства» (таков и Исмаэль Барух, герой новеллы «Вундеркинд»).
Что же даст эта книга читателю, желающему понять евреев, если действительно национальность так важна? Ощущение полной беспросветности их судьбы, готовности терпеть несправедливости и тяготы в страхе ещё худших бед и неизбывной надежде, нелюбви к самим себе, иррациональной идее, что какой-то древний червь подтачивает и отравляет их жизни. Среди моих знакомых и родственников достаточно антисемитов, и мне крайне неприятно бывает сведение сути вопроса к «еврейству». Есть что-то в текстах Немировски, мне импонирующее, и жаль её несомненно тонкую и умную натуру, чью бесприютность не смогло компенсировать семейное тепло.