5 О любви (рецензия crescendo)

Есть что-то символичное в том, что Владимир Набоков, отец писателя Набокова, переведший в 1922 г. письма Императрицы и Николая 2, был вскоре убит, фактически, тоже, расстрелян, хотя целились не в него: закрыл собой человека.
Но и в Епатьевском подвальчике, где была расстреляна царская семья, тоже ведь целились не в них — в Россию.
Мне впервые было экзистенциально стыдно читать письма.
Понимаю, так часто говорят об опубликованных письмах известных людей: это как прочитать чужие сны: чувствуешь себя чуточку ангелом..
В идеале, конечно, перед чтением писем Кафки, Платонова, Набокова, Императрицы, хорошо бы причаститься и помолиться.
Не причащался с детства..

А вообще, хорошо бы причащаться и молиться в храме, перед соприкосновением с чистой красотой искусства: перед концертом Чайковского, перед походом в Эрмитаж, или на фильм Тарковского… или просто, перед свиданием с любимым человеком.
Я иногда мысленно причащаюсь перед свиданием с моим смуглым ангелом..
Но одно дело — писатели, чьи сны мы так или иначе видим в их творчестве, судьбе даже, и другое дело, интимная переписка.. нет, не императрицы даже, а обнажённого женского сердца, с возлюбленным, и над всем этим, как печальный ангел, висит мысль: их скоро расстреляют, и эти письма найдут в скромном ящичке, и словно душу из колыбели, похитят, и они перелетят к «другим берегам» эмиграции, как птицы осенью, перелетающие на юг, или даже — к звёздам.

И вот, отец Набокова, переводит эти письма на русский, и они словно ласточки, возвращаются весной на Родину.
Нет, не ласточки даже возвращаются, а цветы, словно и они улетали — в ночь земли, словно и цветы — изгоняли и расстреливали: цветы нежности и любви, ибо эти письма, прежде всего — свидетельство великой любви.
Боже мой.. если бы Николай и Александра правили маленькой страной где-то на окраине мира, островком в океане, какой рай сбылся бы в их сердцах и жизни!
Это вообще, экзистенциальная трагедия: сколько рая не сбывается в жизни, отношениях, разбитых и по своему расстрелянных жизнью, сердцах!
В этом безумном мире, рай распинается чаще, чем бог. И любовь.
Да, это трагедия, что в этом безумном мире, люди, истины, смыслы, находятся не на своём месте, и потому напоминают запряжённых Пегасов, под кнутами.

И как тут не вспомнить стихотворение совсем ещё юного Есенина, которого по сути спас Распутин, и его отправили не на войну, а служить в лазарете, где часто бывали императрица и её дочери?
22 июля 1916 г, Есенин прочёл императрице стих (и снова водяные знаки судьбы: Николай с семьёй арестованы 22 марта; от престола отрёкся 2 марта в 22 часа вечера, 22 года прожили в браке до катастрофы с гибелью Распутина..), в котором пророчески словно бы предсказал трагедию.

В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Берёзки белые горят в своих венцах..

Есенин прочитал ещё стихи, и императрица сказала: какие красивые и грустные..
Есенин с грустной улыбкой: такова Россия..

Долго, с кротким наслаждением я читал эти два тома писем, и порой, когда засыпал, мне до безумия ярко представлялся тот самый подвальчик в Екатеринбурге, с классической арочкой, как на фресках Рафаэля, со следами от пуль на выцветших обоях и обвалившейся штукатуркой на стене, похожей на карту России.
Перед тем как провалиться в сон, мне мерещилось, что тёмные отверстия от пуль на стене — чёрные звёзды, которые вдруг просияли, зацвели, как стигматы на запястьях святых.
Александра Фёдоровна в письме привела телеграмму Распутина о павших русских солдатах: их души горят как светильники пред божьим престолом..

Я не знаю… это ещё не было сном, но уже сердце слегка «отчалило» от берега яви.
Мне вдруг ярко представилось, что в том мрачном подвальчике, стоит сияющий ангел, и крылья у этого ангела, как зацветшие папоротники на заиндевевшем окне на заре.
Крыльев было больше двух, и в каждом крыле я узнавал детей Александры и Николая: они стали единым и сияющим существом, словно бы по своему отозвавшемся на строчку Александры Фёдоровны: любовь со временем только растёт..
Всё так. Если любовь не растёт, значит она упёрлась в стену какой-то лжи.
А любовь А.Ф. росла по экспаненте, и уже за одним этим было удивительно наблюдать, словно любовь медленно преодолела земную гравитацию и… вышла в открытый космос, где уже нет сопротивления для её скорости и она летит со сверхсветовой скоростью..
Нечто подобное было и у Ромео и Джульетты, у Маяковского..
И там тоже сразу было ясно, что такая любовь не может долго продолжаться на земле: она алкает небес, голубых и крылатых пространств.
Потому люди и боятся любить на земле, всей душой, всей судьбой..

В ноябрьском письме за 16 год, есть почти тургеневская по нежности, строчка:

Вот, посылаю тебе немного цветов, чтобы сопутствовать тебе в дороге.
Они стояли весь день в моей комнате и дышали тем же воздухом, как и твоя старая солнышко. Фрезии долго держатся в воде.

В другом письме она пишет, что завидует цветам, которые она послала любимому (он был в «ставке», на войне).
И тут я вспомнил.. и свои письма к смуглому ангелу и спиритуалистическую нежность в письме Андрея Платонова к любимой: завидую этому письму — оно увидит твоё милое лицо раньше меня..

Чудесно, правда, вот такое сближение русской императрицы и Платонова?
В любви, как на небесах, нет ни еврея, ни эллина, ни поэта, ни императрицы — там все блаженно равны.
По сути, блаженный социализм… который и убил семью императрицы.
Ирония судьбы.

После такого письма, когда я засыпал ночью, мне необычайно ярко представлялся тот мрачный подвальчик, где была расстреляна царская семья: в нём, по ночам, с 16-го на 17-е июля, из стен изувеченных пулями и из пола, растут удивительные цветы.
Лишь раз в году, в мрачном подвальчике в глубинке России, сбывается обыкновенный рай…
Ради таких ощущений, когда на изогнутых запястьях страниц, словно бы зацвели стигматы, и стоит читать эти письма.
И прочь ложный стыд: слишком много черноты было вылито на царскую семью, и особенно на императрицу: люди должны узнать о её прекрасном и нежном сердце, переживающей за судьбу России, в той же мере, как и за любимого.
Люди должны узнать о том рае любви, который сбылся в груди этой удивительной женщины: может вся печальная тайна в любви в том.. что он может существовать лишь в груди женщины?
Потому мы и с рождения, почти молитвенно льнём к груди женщины..
Фактически, в том мрачном, безрассветном подвальчике, расстреляли рай и тайну любви в груди женщины.

Письмам чужих людей, вообще нельзя ставить оценки. Это пошло и нечутко, а в случае с письмами императрицы — это экзистенциальная грубость: 6 звёзд? 8? 9?
Словно уже письма расстреливают, сидя на уютном диванчике.
Как читать такие письма? Как исторический документ? Нет, это тоже грубо.. Хотя кому как.
Как удивительную историю женского сердца, бьющегося без любимого, как бы в пустоте, и порой таинственно зацветающего, да так ярко, что на ладонях страниц, словно прорастает весна: весна и чудо любви.

Удивительное чувство, особенно для эмпатов, эта переписка с кем-то незримым, тайным, дальним..
Порой мне казалось, что это переписка не человека — обнажённого женского сердца… с душой умершего человека.
Переписка двух трепетных и нежных душ, умерших и не знающих об этом.
Вот, императрица пишет, как утром просыпается, и, тихо двигается в постели, боясь разбудить любимого, а его — нет, и она по утрам целует его подушку и вечером крестит её, тоскуя и плача… и ты плачешь, в том числе и от умиления, что и у тебя, простого парня 21 века, точно такие же нежные движения сердца, что и у императрицы!
Боже! Кто из нас не целовал подушку любимого в разлуке? Или хотя бы.. его милый запах в постели, когда любимый человек встал пораньше и просто пошёл на кухню или в душ, а ты уже.. бесконечно скучаешь.
Кто из нас не разговаривал с подушкой, нежно сходя с ума?
Я даже.. чай приносил утром, подушке.
Ложился рядом, со своим чаем, и улыбался, как нежный сумасшедший, к которому в палату на свидание пришёл любимый человек, или не совсем человек: чай… подушка.
Может любовь — царственна по природе своей, потому наши ощущения и императрицы, так сродны?

Иной раз я отдавался письмам, со всем энтузиазмом эмпата: эмпаты знают, что порой и книге можно отдаться.. как любимому человеку: до самозабвения, чуточку выпав из мира, живя чужими страданиями и счастьем, больше чем собой.
В какой то миг, я «словил» полноценный нравственный пейзаж ощущения, — быть может этому помогло моё одиночество,  — что императрица… пишет эти нежные письма, не Николаю, а.. мне!
Не буду лукавить, мне это было приятно: боже мой! мне пишет императрица!! Меня любит императрица!!!
Чего уж там, это редко бывает с простыми смертными. Это реально чертовски приятное чувство.
У меня даже.. выправка изменилась, голос стал более стройным, мужественным.. и нежным.
Пока читал письма, часто стоял возле вечернего окна, с сигаретой, смотрел на Россию, и ощущал нежную грусть и груз ответственности за неё.
Я написал пару стихов императрице..
Но у эмпатов, как у наркоманов, есть свой «отходняк».

Стены моей комнаты, словно бы ласково намокали весенней синевой и прозрачностью времени: моей соседкой была фрейлина императрицы — Вырубова.
Я сидел на кухне, пил чай и видел, как к ней вечером заходил Распутин, и порой он смотрел на меня и крестился, и Вырубова с императрицей стоят рядом, замерев: тихо! У Распутина видения! Что он видит? Будущее России?
И вдруг, как листва на ветру, дрожат года, прошедшие с тех пор, стены комнаты теряют прозрачность, и словно бы тоже дрожат, матовой изнанкой листвы.
После разлуки, ко мне приезжает любимая. Открыла дверь ключом, входит ко мне в комнату..  а я сижу на диване, с письмами влюблённой в меня императрицы!

В одном из писем Александра Фёдоровна пишет, как рожала дочка её знакомой, и эта знакомая так переживала,что после родов казалось, что родила она, а не дочка: она даже чуточку постарела.
Подобная эмпатия пронизывает все письма А.Ф. Ты буквально вживаешься в душу императрицы, в её тоску по любимому и заботы о судьбе России.
В этом смысле, письма потрясают не меньше, чем жизнь Петра и Февронии: предельное сращивание в любви — двух существ, особенно учитывая, что императрица — не русская, но в любви она словно возвышается.. и над полом, и над национальным (прелестно пишет на эмоциях: я более русская, чем все они!!) — она словно бы стала матушкой для многих народов: почти пушкинская мировая отзывчивость русской души, в действии.

Из неё вышла бы легендарная царица, особенно в маленькой стране, да даже в Англии, менее экзистенциальной, чем Россия, где всё держится чудом божьим, иначе не ясно, как она существует до сих пор (как сказал один чудесный иностранец в 18 веке).
Поразительной силы женщина.
Не раз в письмах мелькает образ: «мои невидимые штаны», «Мои бессмертные, чёрные штаны нужны в ставке!», «все мужчины теперь носят юбки!»

Не все знают, что в странном браке Мережковского и Зинаиды Гиппиус, мужскую роль исполняла — Гиппиус, и даже в шутку говорили, что она женилась на нём.
Разумеется, этого не было в браке императрицы с Николаем, но, судя по всему, это было нежное и слабое создание. В некоторой мере, русский Бенджамин Баттон, в нравственном плане, и не случайно А.Ф. называла его — мой мальчик, мой голубой мальчик (после какой то книги. так и не нашёл какой).
Боже, им бы и правда, править на каком-нибудь маленьком острове в Тихом океане, любить друг друга и дарить счастье православным негритятам..

Это реально, трагедия и тайна мира: хорошие и нежные души, поставленные волей судьбы во главу государства, мучаются и их боль становится частью страны.
Если бы Пушкина, нежную Цветаеву, праведника Толстого поставили во главу большой страны, это была бы катастрофа: Толстой быть может даже покончил с собой..
Или ушёл однажды ночью, как из Ясной поляны, в лес, к зверям милым..
С Цветаевой бы и ушёл.

С другой стороны, А.Ф. и Николай, черпали силу в том, что царь — помазанник божий: это рождает бессознательный тоталитаризм действия, даже во благо.
В современном мире, такой же латентный тоталитаризм, только ещё более мрачный и подлый, т.к. незримый для многих, полыхает в так называемых демократических, развитых странах, искренне думающих, что высшая цивилизация и сытое счастье желудка, может заменить бога, и что эта благодать нравственной сытости, снизошла на них как благодать, и потому все их действия, и плохие и хорошие — априори во благо.
Это развращает и разрушает мир и душу.

Поразило меня в письмах экзистенциальное осознание императрицы, что прежний мир летит к чёрту: её близкую подругу, и её мужа, задержали где-то на границе Швейцарии, и… подвергли кошмарному обыску, ища драгоценности даже в анальном отверстии, и не только.
Императрица просто не понимала, что с этим миром случилось: «туда» прятали золото, негры на золотых приисках — изумлялась она. Но вот так, среди бела дня, в европейской цивилизованной стране..  ещё утром ты читала Толстого, слушала Шопена… и такой кафкианский ад.

До мурашек на сердце, в письмах мелькал мрачный образ Распутина, как некий прообраз «Ворона» Эдгара По, но уже вещающей не о погибшей возлюбленной, а о России.
Трагедия в том, что оказавшись в экзистенциальном крушении мира, где молчит и бог и надежда и правда, и ты наедине с апокалиптической жестокостью мира, Распутин для Александры Фёдоровны и Николая, был словно лучик бога в тёмном мире.
У каждого из нас есть такой «Распутин» в душе, чего уж там.
Они безусловно ему верили. Фактически, он был спиритуалистическим фаворитом Императрицы, на манер Потёмкина-Орлова (не удивлюсь, если между ними есть какая то метафизическая связь), и во многом руководил страной, как фигурки на шахматной доске, меняя чиновников, генералов, советуя когда и где наступать во время войны.

Здесь словно эффект бабочки: простой крестьянский мужик с ухмылочкой в разудалой судьбе и творческой натурой, попутал свои сны угарные и жизнь (в идеале, ему бы романы писать).
По сути, хлыст, лёгший на его грудь в ночной оргии, или жаркий поцелуй женщины, или не менее жаркий сон, влияли на взвихренность его судьбы, и, фактически, от поцелуя незримой женщины, похожей на лёгкого и одинокого мотылька, в мире полыхали политические цунами.
Это же чистая поэзия, пусть и мрачная, оголённая энергия бесприютной любви и разудалой русской души, вырвавшейся на простор и сделавшей боль совести своей и вины, частью страны.

Александра Фёдоровна, порой любопытно смотрит на другие страны, словно героиня романа Толстого, на женщина на балу: вон та — изящная, но стерва. У той — любовник, и он её бросит, и она будет страдать.
А эта.. эта просто ведьма, с добродетельной улыбкой (разумеется, это мой перевод с мыслей императрицы на русский).
К слову, в одном письме, творческим призраком мотылька, промелькнул силуэт гениального и ненаписанного рассказа Толстого. Реальный эпизод: от ран, в госпитале, умирает старый капитан.
Его жена и дочка.. как положено, грустят. Но.. денщик этого капитана, всё это время ухаживавший за ним, потому что ни дочка ни жена этого не делали, просто убит горем, словно он теряет самое дорогое существо на земле, словно война, слила их души и судьбы в нечто единое, повенчала их какой-то главной правдой, любовью.

А.Ф. часто бывает в госпитале, участвует в операциях и даже в ампутациях, как и дочки её.
Она разделяет боль страны, она словно вся, сплошное сердце кровоточащее, и стремится расширить это сердце на всю страну, и даже дальше.
Она искренне рыдает над пытками над русскими солдатами в.. демократических странах (по сути, преддверие фашизма, нравственное соучастие в нём, выкликание его, как бога), и со всем пылом души следит за тем, что бы в дорогой её сердцу России, не было этих ужасов.
И по своему художественными, в высоком смысле, становятся строчки об ужасных немецких разрывных пулях дум-дум: слёзы и гнев А.Ф (тот кто изобретал эти пули, и политики-идиоты, не вынимали этих пуль из изувеченных тел солдатиков), и в следующей строке, по таинственной ассоциации любви, она думает уже о любимом, как она сама изранена разлукой с ним, и целует его снова и снова, словно эти поцелуи — нравственное перерождение и искупление тех ужасных пуль дум-дум.
И далее пишет о своих месячных, словно она истекает кровью от незримых ран (разумеется, это мой перевод с тоски сердца женщины, на мужской язык.. на мою тоску о смуглом ангеле).

По своему забавна и грустна конспирология в письмах: Александра Фёдоровна называет месячные — Миссис Беккер.
Читая письма, я со временем стал видеть в ней эдакого таинственного Чёрного человека из поэмы Есенина.
Вот Беккер пришла к ней ночью в постели, вот она пришла к дочке Тане и пытает её в комнате и она теперь не может пойти на бал (я так увлёкся этой загадочной Беккер, что искренне думал, что она — реальное, почти демоническое существо, как Распутин, и вот дочка теперь после её посещения, чуть ли не лежит на полу, обессиленная и изувеченная: не до бала..).
Ах, эта вездесущая Беккер! Порой мне казалось, что она приходит и ко мне..
Её вполне мог бы воспеть Эдгар По: она проходит сквозь стены, для неё нет расстояний и дверей, она может одновременно быть у матери, дочки и.. фрейлины Вырубовой, тоскующей о Николае, и она их одновременно пытает, связуя в какое-то фантастическое существо.

Изумила меня острота эмпатии А.Ф.
Умирая в разлуке без любимого, она остро переживает не своё одиночество, а — одиночество любимого!
Как он там, один?
И поистине со спиритуалистической нежностью предстаёт то, как Александра Фёдоровна отправляет своего сыночка, в Ставку, к любимому, на фронт, чтобы хоть капелькой крови своей, прильнуть к любимому: вспомнилась сказка Пушкина, как царевич превратился в комарика и перелетел океан..

И не менее меня изумила прелестная грация души Александры Фёдоровны!
Однажды, она прогуливалась на балкончике среди раненых солдат, и.. подскользнувшись, упала навзнич, но все её мысли были о том, ровно ли сидит на ней шляпка?
Чудесно.. Нам бы поучиться. Мне то уж точно, с моими вечными падениями по поводу и без.

Когда Николай подарил Александре Фёдоровне дорогой, изумрудный крестик, на годовщину… боже, как я радовался!
Я так не радовался, когда мне на день рождение подарили (...).
Я так радовался, со всем самозабвением эмпата, словно.. это я подарил императрице, крестик.
Я почти до слёз радовался, что боль и тоска императрицы от разлуки — утешилась. А это главное.
А когда она написала о том, что любимый только что уехал от неё, подарив нежные ласки, которые она не менее нежно вспоминает и словно прижимает к груди, как цветы (снова мой перевод, с женского на мужской), у меня случился настоящий катарсис.. словно и мне чуточку подарили царских ласок (звучит как пушнину подарили, в старину: соболя, песцов, ласок..).

Боже.. эмпату опасно читать такие письма.
С одной стороны, как-то не комильфо читать о сексе царя и царицы, с другой стороны, я ощущал себя чуточку.. ангелом, комариком в янтаре окна на заре: я словно притаился в спальне царицы, и просто ощущал ласки, как добро и прохладную негу бинтов на израненной разлукой, душе Александры Фёдоровны.
И снова нежность, ангельская нежность в письмах, предчувствующая трагедию:

Я вчера прочла очень интересный английский роман, который мы должны прочитать с тобой вместе, вслух.

Прекрасный аристократизм души, правда? Ныне почти забытый..
Желание пережить, довосполнить с любимым даже ту крупицу счастья, которую она испытала без него: встреча двух душ на устах… читая вслух, о прекрасном и нежном. Может это и есть, счастье?
Александра Фёдоровна часто заканчивает свои письма так: твоя солнышко, или — твоя старая солнышко, старая жёнка.
В «старом солнышко» (написано по русски), есть что-то нежно-апокалиптическое.
Когда А.Ф. пару раз написала — твоя старая девочка… я сначала грустно улыбнулся, вспомнив Бенджамина Баттона, а потом к горлу тепло подступили слёзы нежности.
Боже… как же это точно: твоя старая девочка…
В любви — нет времени. Это подчёркивание — «твоя старая..», это ведь желание прижаться к любимому, всем своим бессмертием, ранимой юностью и зрелостью, и даже тем самым сиянием, что будет в душе после смерти: это почти огляд Орфея над бездной, с вершины возраста и века.
В некотором смысле, это нежнейшая нравственная синестезия: старая девочка…

И словно нежная рифма к этому: Александра Фёдоровна по женски оправдывается во многих письмах: прости за скучное письмо (заботы, болезни, маята жизни..).
И мне вдруг подумалось.. только женщина так чутко может написать.
В том плане, что в жизни, мы были бы рады после разлуки видеть любимую и заспанную, с хриплым голоском (заблудившегося ангела в конце времён) и непричёсанную и в домашней одежде.
«Скучное», это ведь эквивалент этого, просто для женщин, как и для любви — нет расстояния и времени, для них письмо — это нежна часть их ранимого существа, кожа их души. Впрочем, как и платье.
Мужчинам этого не понять..
Т.е. Александра Фёдоровна по женски стесняется своей «непричёсанности» в плане чувств, слов уставших.

Её бы, милую, уставшую, взять на руки, и через сумерки лет, века, отнести.. в свою постель. Уложить её и гладить по голове, читать ей свои стихи, рассказать ей о её любимой России, о Тарковском, Цветаевой, полёте в космос..
Она как-то написала, что хотела бы заснуть, и проснуться тогда, когда ужасы войны закончатся и мир снова будет здоров.
Быть может, письма Александры Фёдоровны, это во многом и есть попытка — проснуться.
Жаль, что чуточку до срока.
Но ничего страшного, с письмами можно поговорить и о другом: о любви, о вечной любви, не знающей смерти.
Александра Фёдоровна, рассказать вам.. о моей московской царице, самом прекрасном смуглом ангеле, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки?