С возрастом, как будто, становишься более избирателен к поступающей внутрь информации. Ты хорошо защищаешь себя от внезапных трипов эмоциональной нестабильности: стараешься слушать только музыку, несущую позитивный отклик или только светлую грусть, не даешь себе «уплывать в формалине» на её волнах; ограничиваешь себя от негативных новостей экраном мемных тг-каналов, читаешь больше того, от чего воротил нос ещё восемь лет назад. Ты признаешь, что существует литература, чтобы тебя в кровь и кишки это самое внутри, вроде путешествия по Уганде или Конго, а есть литературная Турция олл инклюзив с принцессами, драконами-деканами и хитросплетениями любовных линий.

Я благодарна литературе и кино, с которыми ознакомилась до своих двадцати пяти лет, что позволяет мне рассуждать сейчас спокойно, без надрыва и заламывания рук. Что сформировало мою толстокожесть по отношению к любым мерзостям, которые может описать автор. Я спокойно читала «Голый хлеб» в прошлом году, отрешенно понимая, что здесь это надо. Здесь это в тему. Так вот, в «Хрупком равновесии» это тоже в тему.

Хочу ли я это читать? Нет, не хочу. Есть книги Долгой прогулки, которые я бы не прочла по той причине, что они не входят в сферу моих интересов. А есть книги Долгой прогулки, которые я бы не прочла, потому что знаю, что ничего хорошего они в мою жизнь не принесут. Они залезут своими склизкими лапками в нутро, перевернут его, вырвут стержень, который в период царящей вокруг нестабильности хоть как-то худо-бедно удерживает меня на плаву и уйдут, оставив внутри лишь пустоту и горечь разочарования.

Этот текст выбивает тебя из равновесия, уничтожает тебя, забирает все то хорошее, что ты накопил в череде жизненных невзгод и втаптывает в грязь. Грязь тут на страницах книги всюду: физическая, физиологическая, моральная – пойти бы и помыться после этого. Даже добрые и хорошие сцены, призванные разбавить описания жизненных невзгод героев, рано или поздно покрываются сальными пятнами, отмыть которые не представляется возможным. Как любовь Дины, одно из немногих светлых мест книги, которое хотелось бы протянуть за собой через все повествование, чтобы держаться, покрывается описанием происходящих в последствие омерзительных вещей. Даже человеческое горе описано здесь грязно. Мне буквально противно смотреть на каждого героя книги. Это тот случай, когда бедность принижает людей, лишает их достоинства.

Я понимаю, чем это вызвано. Я понимаю, зачем это делается. Но у меня эта книга вызвала приступ ксенофобии и неприятия. Это не описание любви к своей родине и людям, это будто бы намеренное глумление над разлагающимся трупом. Вывешивание его на палке на всеобщее обозрение, вымазывание дерьмом. Искусство — описать страшные события так, чтобы у тебя щемило в груди, но при этом не было ненависти к самому себе за то, что ты это читаешь. Художественная литература не сделана для того, чтобы реалистично показать события. Литература – даже автофикшн – это переработка реальности, а не погружение в худшую её часть. Существуют книги, на 100% состоящие из рафинированного сахара, а есть на 100% из желчи. Эта одна из последних.

Та бедность, с которой мы сталкиваемся на страницах книги, которая выплевывается демонстративно нам в лицо, она, конечно, про убожество. Про несправедливость. Про хтонь. Только великая русская хтонь, с которой мы сталкиваемся по жизни, она, великая, широкая, всеобъемлющая, жуткая, но не беспросветная. А хтонь индийская – как индийский пантеон, многорука, неоправданно жестока, беспросветно хтонична. Вспоминая, что в Индии до сих пор существует деление людей на уважаемых и неуважаемых по факту рождения и 17% населения по состоянию на 2018 год – это неприкасаемые (спасибо, википедия), понимаешь, что ты в своем медвежьем царстве больно уж испорчен социальными лифтами. Пятьдесят лет назад ситуация, кончено, была намного более запущенной. Мне понятно желание автора описать происходящие в то время события. Мракобесие, людоедство (в переносном смысле), безразличие и ненависть по факту рождения человека в другой касте — обо всем этом западный читатель может узнать, пожалуй, только из специализированной литературы либо же из вот такой вот книги. Очень долгое время современный книжный рынок был закуклен на западной литературе, культуре и истории. Людям было неинтересно знать, что происходит в отдаленных точках земного шара. Я думаю, я не одна такая, кто не знал о тех ужасах, что творились в Индии, не со зла, не из безразличия. Чтобы о чем-то узнать, надо понимать, что именно ты хочешь узнать.

Желание рассказать о национальной травме понимаемо и принимаемо. Не в моих компетенциях говорить авторам как писать, но есть ведь много книг о страшных событиях (взять тот же Холокост, репрессии в СССР, события в Уганде), написанных с чуть большей жизнью, с описанием горя, а не желчной ненависти. Терапевтичные книги, позволяющие тебе прожить горе, посочувствовать и дающие тебе надежду. Возможно, все это тонкий восточный колорит, возможно, я разбаловалась рафинированными эмоциями, возможно, я постарела и не воспринимаю информацию, которая мне неприятна, перестала читать книги на слабо, закостенела. А может, такие книги для меня – это книги сытых нулевых да начала десятых годов.

Правда, в мире столько зла, столько негатива и ужаса. Столько боли и страданий. Столько травмирующих событий, в которых мы находимся регулярно. Я не выбираю книги по жанру, не откидываю определенных авторов, но после этой книги у меня появилась просьба к книгам, которые я читаю: «Не пытайтесь пошатнуть мое хрупкое равновесие. Оставьте мне мое право на эскапизм, пожалуйста. А то я не вывожу».