4

А Хорнблауэр-то влюбился! Так ему и надо, хочется сказать.
Нет, книга на самом деле не любовная история, а то вдруг кто-то может подумать, что Форрестер изменил себе и в этот раз написал не о море, кораблях и сражениях. Конечно, здесь все это есть, но есть и новая героиня - на корабль, отданный в распоряжение Горацио, «Лидию», попадает леди Велели – яркая, смелая, умеющая держаться и в обществе, и во время шторма и опасности. А Хорнблауэр, поначалу раздражаясь, видя женщину на своем корабле, понемногу все больше увлекается и восхищается новой знакомой.
Я его понимаю чисто по-человечески (кстати, Горацио здесь более человечный даже, я бы сказала) – Марию он уважал, испытывал нежность и жалость, но любовь настоящую почувствовал только с леди Барбарой. И мучался, надо отдать ему должное, от чувства вины перед Марией, от того, что слишком много обстоятельств, никогда не позволивших капитану быть вместе с Барбарой.

Чуть спойлерно, пожалуй.

А еще в конце предыдущей книги было написано об эпидемии оспы и о том, что дети Хорнблауэра заболели, но здесь уже оказывается, что и маленький Горацио, и Мария погибли от этой жуткой болезни. Как же жаль здесь капитана, детей своих любящего очень сильно, и так ими гордого, особенно наследником! И Горацио еще из-за этого мучается выбором, не смея оставить Марию, бывшую с ним, что называется, и в горе, и в радости.
Тут еще «Лидия» вынуждена воевать с другим кораблем, на глазах Хорнблауэра вновь гибнут люди, и он, хоть и привык вроде бы к этому, все равно переживает и чувствует сострадание ко всем.
Вот это я в нем и люблю, хоть этой же чувствительности и тонкости, этой восприимчивости к миру¸ он и стыдится больше всего.
И есть один диалог (даже, пожалуй, монолог) в этом романе, за который я бы уже считала его одним из любимых в серии.

«Теплым лунным вечером лейтенант Буш беседовал с леди Барбарой у гакаборта. Первый раз он оказался с ней тет-а-тет, да и то по случайности. Знай он, что так получится, постарался бы улизнуть, но сейчас беседа доставляла ему такое наслаждение, что он не испытывал и тени смущения. Он сидел, обхватив колени, на груде набитых пенькой подушек, которые сделал для леди Барбары Гаррисон. Леди Барбара откинулась на стульчике. «Лидия» мягко вздымалась и падала под тихую музыку волн и пение такелажа. Белые паруся поблескивали в лунном свете, над головой на удивление ярко сверкали звезды. Сидя под тропической луной рядом с молодой женщиной, всякий разумный человек стал бы говорить о себе, но Буш говорил о другом.
– Да, мэм, – говорил Буш. – Он – как Нельсон. Он нервный, как Нельсон, и по той же самой причине. Он все время думает – вы бы удивились, мэм, если б узнали, как много он думает.
– Мне кажется, я бы не удивилась, – сказала леди Барбара.
– Это потому, что вы тоже думаете, мэм. Это мы, тупицы, удивляемся. У него больше мозгов, чем у нас всех, вместе взятых, исключая вас, мэм. Он жутко умный, уверяю вас.
– Охотно вам верю.
– Из всех из нас он лучший моряк, мэм, а что до навигации – Кристэл в сравнении с ним просто дурак.
– Да?
– Конечно, он иногда со мной резковат, да и с другими тоже, но поверьте, мэм, это вполне естественно. Я знаю, сколько у него забот, а он ведь слабый, как и Нельсон. Я иногда тревожусь за него.
– Вы в нем души не чаете.
– Души не чаю? – Стойкая английская натура Буша воспротивилась этому сентиментальному выражению. Он рассмеялся немного смущенно. – Раз вы так говорите, может и правда. Никогда не думал, что я его люблю. Привязался я к нему, это да.
– Это я и хотела сказать.
– Матросы его боготворят. Они за него в огонь и в воду, что хошь сделают. Посмотрите, сколько он совершил за это плаванье, а порка даже не каждую неделю, мэм. Этим-то он и похож на Нельсона. Они любят его не за то, что он говорит или делает, а просто за то, что он такой.
– Он по-своему красив, – сказала леди Барбара. Все-таки она была женщина.
– Наверно, мэм, коли вы об этом заговорили. Но это неважно: будь он уродлив, как смертный грех, нам было бы все равно.
– Конечно.
– Но он робок, мэм. Он не догадывается, какой он умный. Вот что меня в нем удивляет. Вы мне не поверите, мэм, но он верит в себя не больше, чем я в себя. Даже меньше, мэм.
– Как странно! – сказала леди Барбара. Она привыкла к самоуверенности своих братьев, вождей нелюбящих и нелюбимых, однако замечание ее было продиктовано простой вежливостью – это вовсе не было для нее странным.
– Посмотрите, мэм, – вполголоса сказал Буш. На палубу вышел Хорнблауэр. Они видели его лицо, бледное в лунном свете. Он посмотрел по сторонам, проверяя, все ли в порядке на судне, и они отчетливо читали муку на его лице. Он выглядел совершенно потерянным.
– Хотел бы я знать, – сказал Буш, после того как Хорнблауэр вновь удалился в одиночество своей каюты, – что эти черти на люггере сделали с ним или сказали ему. Хукер – он был в тендере – рассказывал, что на палубе кто-то выл, как безумный. Черти бездушные! Я думаю, это еще какое-то их гнусное зверство. Вы сами видели, как это его расстроило.
– Да, – мягко сказала леди Барбара.
– Я был бы вам так благодарен, мэм, если бы вы попробовали немного его развеселить, прошу прощения, мэм. Думаю, его надо немного отвлечь. Думаю, вы бы могли, уж извините меня, мэм».