3 Блокада Ленинграда. Автор за полгода похудела на 6 кг. Миллионы умерли от дистрофии. Это всё, что нужно знать о "Почти три года"

Приступая к чтению блокадных дневников, внутренне готовишься к тяжелому чтению. Это неотъемлемая часть подобной литературы. Можно ли назвать "Почти три года" блокадным дневником в полном смысле этого слова? Конечно, он блокадный, ведь Вера Инбер во время блокады жила в Ленинграде, вела вот такую хронику. Но по содержанию...
Как очевидец, Вера Инбер безэмоционально записала много наблюдений и деталей. Но вот именно, как очевидец, не как участник, потому что сочувствия к чужому горю на страницах дневника почти нет. Обстрелы, бомбежки, раненые и умирающие от холода, голода, ранений. Но Инбер стоит будто особняком. И скорее всего, она действительно жила в блокаду иначе, чем рядовые жители Ленинграда. Про голод, холод - почти ничего, хотя как можно про это не писать, когда это было вопросом жизни и смерти всех ленинградцев. Вообще нет воспоминаний об очередях многочасовых, о поисках пропитания, о разных уловках - как приготовить из ничего что-то... При этом, по воспоминаниям Инбер, они с мужем жили на рабочую карточку - 300 гр. хлеба. И логично, что при таком питании не писать про голод как минимум странно. В марте 42 г. Инбер пишет, что за полгода потеряла 6 кг . И это в то время, когда люди умирали от дистрофии. Будто на курорт съездила, наладила питание. Чувствую, лукавит писательница :)
Во второй половине дневника становится и меньше быта, и меньше заметок о жизни города. Больше разговоров о себе, о творчестве, внутренние искания форм и содержания стихов. Много про желание успеха, творческую недооцененность, мечты о славе. Это уже скорее литературный дневник, который поэтесса могла писать где угодно.

10 июля 1942 года
День моего рождения!.. Единственное мое личное горе за этот год — смерть Мишеньки. Если бы не это, я была бы совершенно счастлива самым высоким счастьем — своей работой, которая оказалась нужной во время войны

27 октября 1942 года События проплывали мимо, почти не задевая меня. Как во сне, я принимала ответственных московских гостей, посетивших институт, поила их кофе и вообще исполняла все, что требовалось от меня как от хозяйки. Я и зубы лечила. Только английским не занималась: берегла голову

Вы можете себе представить жителя блокадного Ленинграда, варящего похлебку из кожаного ботиночного язычка, изучающего английский? Голова Инбер занята творчеством, поэтическими чтениями, здоровьем мужа, английским - чем угодно, но не мыслями о страдании, которым пропитано всё вокруг. У меня вообще сложилось такое циничное мнение, что в некотором роде Инбер была даже благодарна сложившимся обстоятельствам, ибо они помоглм ей окончательно доказать, что она талантливый поэт, нужный человек. Это из разряда бизнеса, который "поднимается" на войне.
Вот так и вся блокада, будто задела лишь по касательной.
То ли Инбер была далека от населения Ленинграда, то ли просто как-то нарастила шкуру...
Многие сравнивают дневник Инбер с еще одним блокадным дневником - дневником Ольги Берггольц. У Берггольц тоже много про себя, мужчин, творчество, работу на радио... Но это всё-таки живой дневник. Там чувствуется и сопереживание, и тревога, и мелкие радости, боль потерь, голод, бытовая неустроенность. Это дневник, личный и дышащий, болезненный - и потому я считаю его гораздо более показательным дневником блокады, чем дневник Инбер.