3.5 Между иллюзией и смертью

Мысли о жизни - это воспоминания автора, вылившиеся в автобиографию из небольших рассказов. Первые его воспоминания напомнили мне произведения его современника из южной столицы Льва Кассиля. У обоих авторов из детства сохранены очень сочные образы, наполненные любовью к родине через открытия чего-то большого и глубокого, непонятного ребенку. Но все равно осознаваемое всей своей цельностью. Дмитрий Лихачев рассказывает о традициях своей петербургской семьи и о том, как ощущалась смена власти в стране во время Русской революции.На самом деле сказано не очень много, как будто ничего такого и не было, только отец автора менял работу, а традиции начали мельчать.

Самым ярким событием жизни, по мнению автора, оказалась ссылка его в Соловки. Трудовой лагерь перевоспитания контрреволюционеров,православного духовенства и анархистов в воспоминаниях Лихачева не оказывается тяжелым опытом, хотя его ужасало наличие лесозаготовок, торфоразработок и других тяжелых производств здесь и поэтому представлялось чем-то нереальным. Лихачеву представлялось важным сохранять контакт с такими же интеллигентами, как и он, хотя в Соловках, по портретам самого автора, реально сидели мутные типы с безумными идеями о том, каковы пути России, если они были политическими заключенными.Другие оказывались преступниками по диким статьям, стремились создать тюремную иерархию и двигаться в ней, но оказывались в результате в ящике с двумя пулями в затылке. Описание Соловков – это сборник анекдотов о сумасшедших, портретов странненьких интеллигентов и пара заметок о природе.

Лихачев сильно переживает о гонениях в отношении Православной церкви, разрушении храмов, даже называет лютеран нерелигиозными людьми, хотя, описывая свое мировоззрение и рассуждая о вечности, он не так ужи близок к православию, а пытается вместить Бога в актуальную философию и даже видит смысл в том, чтобы иметь вкус к философским знаниям текущего времени. Одной из важных составляющих русской культуры он называет непременные разговоры об этом и очень зависим от людей, с которыми можно такое обсуждать на должном уровне. Причем сам сознается, что почему-то записать разговоры он не способен,что для превращения бесед в текст требуется большая смелость. Читатель может забежать вперед, чтобы посмотреть «Письма о добром», и это окажется очень наивная философия из коротких мыслей о морали, этике, культуре человека в общем. Она напоминает что-то вроде «Поучения Мономаха» только для советского человека, но в отличие от первого произведения не задается целью для чего пишется. Это как сборник советов, которые не просишь, да еще и слишком абстрактные, чтобы быть сообщениями, хотя называются письмами. В православной литературе есть такой жанр – писем и посланий, которые пишутся для понимания православного духа и стяжания Святости. У Лихачева же дух капризного деда,которому что-то «надо» от тех, кому адресованы «письма», без нужных «если», объясняющих пользу и нужность доброты в том виде, какой она представляется автору.

Вообще, выбирая человека, чей портрет Лихачев помещает на страницах своих воспоминаний, он руководствуется принципом отбора по доброте. Которую тот человек проявил в его адрес. И зачастую добротой оказывается принадлежность к тому же опыту русской интеллигенции или пребыванию в Соловках.

Думаю, что самой значимой частью книги является описание жизни в блокадном Ленинграде. И эта часть, наверно, самая подлинная из всего текста, потому что видно, что записи велись во время описываемых событий. В отличие от остальной книги это не воспоминания впечатлений, не домыслы о людях,а честная хроника с самыми жуткими и подробными картинами голода. Мне нравится мысль Лихачева, что голод раскрыл в людях настоящее – что хорошие люди раскрылись в своем проявлении доброты, а злые опустились, он видит в этом Божью волю, но почему-то не доходит до основной мысли этого Промысла: Бог доводит людей до их нравственных пределов как раз перед смертью, для облегчения суда над ними,чтобы не было дилеммы. У Лихачева совсем отсутствует такое понимание смерти, смерть в блокадном Петербурге выглядит трупами мучеников.

В книге много недовольства людьми, продавшихся режиму, -доносчиками. Я, в отличие от автора, не считаю их частью системы. Для меня это люди, которые существуют вне зависимости от государства, места и времени. Всегда можно провести параллель между такими типами и теми, кто в Трудовом лагере хотели ухватить кусок в воровской иерархии. Это не значит, что власть им предоставит возможность для продвижения по своей лестнице. Но Лихачеву хочется быть на другой стороне от советского, хочется как-то неявно выразить недовольство, и он изучает литературу и культуру Средневековой Руси, как будто тянется к России до революции, но слишком из глубины. Но поверить этому сложно, потому что и по «Письмам», и по его контактам «добрых» людей, он совершенно советский человек, который называется русским, и не чувствует союза и единства с другими народами России в объединяющем стремлении к коммунизму. Ему нужна прежняя русская культура – та, в которой звучит поэзия русского слова, а содержанием ее будет обширная природа России с монастырем в захолустье, где нет никаких производств, но живет какой-то предок-герой.

Лихачев назвал подлинной жизнь в блокадном Петербурге, хотя для себя самым насыщенным событием оставил Соловки, куда даже вернулся, когда лагерь переоборудовали в тюрьму. Он называл жизнь в Соловках пребыванием между иллюзией и смертью. Причем иллюзией он назвал то, что Лихачев просто не хотел осознавать. И мне кажется, что это состояние он так и сохранил по жизни – нахождение между иллюзией России, какой Лихачеву хотелось бы ее видеть, и смертью,которой был дурацкий страх перед Россией иной государственности.