4 Предтеча Пушкина

Очарованность, созерцание, томное забвение, мечты...

Вот темы литературы того времени, начала 19 века, литературы, оторванной от реальности, и потому не слишком желанной, не особо понятной.

И обывателю, и, тем более, трудяге, чужд был тот, чья холеная рука держало перо, но чей ум занимала античность настолько, что ему легче и естественнее было именно оттуда черпать образы, а стихотворению о мертвых предпосылать эпиграф из римского лирика Проперция...

Грустя о друге, разве не будешь вспоминать лучшие его черты? Но тогда писали не так. Тогда луч поэтического света выхватывал кусок личных переживаний поэта, и только:

Всё спало вкруг меня под кровом тишины.
Стихии грозные катилися безмолвны.
При свете облаком подернутой луны
Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,
Но сладостный покой бежал моих очей,
И всё душа за призраком летела,
Всё гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!

Теперь нам кажется: зачем читать то, что не тронет, и над чем не будешь рыдать, тихо грустить или улыбаться? Так кажется нам, после-пушкинским читателям, а тем, до-пушкинским, было привычным.

Гальциона, Гарпагон, Феб, Кратес... Можно было и тогда воскликнуть: "Кто все эти люди?"

Каждый из нас мог бы сложить свое четверостишье о Жуковском, удачное или нет, но точно не такое:

Под знаменем Москвы пред падшею столицей
Он храбрым гимны пел, как пламенный Тиртей;
В дни мира, новый Грей,
Пленяет нас задумчивой цевницей.

Вот почему Пушкин — наше все. Взять и пойти от сильного чувства, понятного любому, в каждом уголке земли. Убрать все наносное, все ненужное для выражения сильной мысли. Безжалостно вычеркнуть каждое тяжелое для понимания слово.

Как мы восприняли бы Пушкина без Батюшкова? Здесь можно всем сердцем согласиться с Белинским: «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтоб имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением».

Но и не только. Его взгляд, пусть и мечтательно, обращен внутрь человека, к его переживаниям. Он словно настроил инструмент, приготовил его. Или же грамотно расставил свет, чтобы мы все убедились в величии выходящего артиста.

Батюшков же закинул невод в море русской словесности и вынес на поверхность и водоросли, и камни с песком, и крупный янтарь. Возвышенный его слог пересыпан церковнославянизмами и непереведенными, необъясненными заимствованиями, а иногда и народными словечками.

У Волги-реченьки сидел
В кручинушке, унылый,
Солдат израненный и хилый.
Вздохнул, на волны поглядел
И песенку запел:
— Там, там в далекой стороне
Ты, родина святая!
Отец и мать моя родная,
Вас не увидеть боле мне
В родимой стороне.

Пушкин же разобрал все это, отсек лишнее и огранил янтари. Без него мы еще долго отделяли бы один лексический этаж от другого. Он спустился к читателю, его бедам и радостям, и вывел его за руку к красоте великого и могучего языка.

Но это было бы невозможно без Батюшкова.

Читать советую только тем, кто жаждет подковаться в истории русской литературы.