5

Часть первая. Восторженная.
Включите пластинку Вертинского. Я запускаю кинопроектор со старой, старой пленкой. На ней – улицы старого города. Не пытайтесь узнать, это почти невозможно, это большой город. Витрины. Хорошо одетые дамы останавливаются поглядеть на попугая – птицу из прошлой жизни и, поправив шляпки, поглядывая в отражение, бегут дальше. Солдаты, матросы чуть попадая в кадр, чеканят шаг, не разбирая дороги. Лица. Лица. Есенин? Да-да, вроде он. Ахматова – работы Альтмана, Маяковский – его сложно не узнать, дальше Коктебель? Да, похоже. Волошин вот он, но как все мелькает, обрывается… Не уловить, не подружиться., но как схвачен образ: в двух кадрах, в двух словах – необыкновенный портрет, надо ли знать о поэте что-то еще, кроме того, что написал Эренбург? Кратко, емко, иногда – с восхищением, о ком-то – с легкой иронией. Но какие слова, фразы, образные выражения! Я люблю Вас, Илья Григорьевич! – присматриваюсь, узнаю Эренбурга на старой пленке. Он необыкновенно хорош, этот человек в хорошем пальто, шляпе. Обрывистая пленка жуткого качества – я не могу рассмотреть детали, они ускользают. Как емко, как много он пишет о своих героях, об эпохе, о быте, переносит нас в то время. А сам? Сам всегда чуть в тени, немного за кадром, будто слова его живут немного отстраненно от автора. Идеальные, совершенные, абсолютные. Эталонные.
Часть вторая.
Сложно охарактеризовать манеру письма Эренбурга. Его слова – каждое – как бриллиант, не самоцвет неограненный, а отшлифованный, сверкающий бесподобными гранями кристалл чистой воды. Но за витриной. Его не потрогать, им только восхищаться. Эренбург не для легкого развлекательного чтения, но для наслаждения слогом, великолепными оборотами речи. Здесь каждое предложение хочется обрамить рамочкой, выписать в цитатник, похвастаться, поделиться с ближними: что за чудо я открыл! У читателя yrimono я прочла, что у Эренбурга европейский стиль. Да ну что Вы! Разве напишет так чопорный, деликатный европеец?!:

Белый мог быть пророком: его мудрость горит, ибо она безумна, его безумие юродивого озарено божественной мудростью. Но «шестикрылый серафим», слетев к нему, не кончил работы. Он разверз очи поэта, он дал ему услышать нездешний ритм, он подарил ему «жало мудрое змеи», но он не коснулся его сердца. Какое странное противоречие: неистовая пламенная мысль, а в сердце вместо пылающего угля – лед.

Вот эти слезы, эта ругань, эти угрозы и жалобы – в стихах Есенина. Деревня, захватившая все и безмерно нищая, с пианино и без портков, взявшая в крепкий кулак свободу и не ведающая, что с ней, собственно, делать, деревня революции – откроется потомкам не по статьям газет, не по хронике летописца, а по лохматым стихам Есенина.

Когда стихи Ахматовой читаешь вслух, не то, что в огромном зале, даже в тесной спаленке, – это почти оскорбление, их надобно не говорить, но шептать. А «камерный Маяковский» – это явная бессмыслица. Его стихи надо реветь, трубить, изрыгать на площадях.

"Есть в близости людей заветная черта", и напрасно пыталась перейти ее Ахматова. Любовь ее стала дерзанием, мученическим оброком. Молодые барышни, милые провинциальные поэтессы, усердно подражавшие Ахматовой, не поняли, что значат эти складки у горько сжатого рта. Они пытались примерить черную шаль, спадающую с чуть сгорбленных плеч, не зная, что примеряют крест.

Действие Сологуба похоже на наркотики, будто не стихи читал, а выкурил трубку опиума. Все предметы вырастают до небывалых размеров, но теряют плоть и вес. Мир вещей претворяется в мир понятий, волны ритма заливают вселенную.

Как он играет настроением, как от восторженности переходит к небрежности, мистике, мимоходом, одим росчерком добавляет бытоописание пиита, мощь Маяковского, тонкость и хрупкость Ахматовой, страстность Цветаевой. Нет, не европейский стиль. Самый настоящий наш, родимый: чувственный, яркий, хлесткий. Но чтобы говорить на одном языке с Эренбургом, наверное, надо знать много, очень много. Мне не хватает образованности, небрежности небожителя, мудрости, жизненного опыта, да много чего не хватает, и никогда этого не будет. Увы. Я могу только восхищаться слогом Эренбурга, да зажмуриваться от восторга, раскачиваясь на одной с ним волне. Его волне. Я только вольный слушатель.

Ты забыла нажать на "ответить" >_< Если бы не моя дурная привычка по несколько раз в комментарии к уже прочитанным рецензиям лазить...
Не слышала.
Рецензии не будет: я не умею писать рецки на прочитанные когда-то давно книги — в этом случае мне их надо перечитать. А у меня и так уже список "Хочу..." на два года вперёд :((