5

Не может такого быть.
Потому что не может быть никогда, вот почему.

Я перечитала всё. что нашла о Далии Софер в Интернете, я подробно изучила acknowledgements, т.е. список тех, кому автор благодарен за помощь и советы. И всё равно не могу поверить, чтобы специалистка по французской литературе, вывезенная в эмиграцию на двенадцатом году жизни, вооружась воспоминаниями политзаключённых, альбомом с пейзажами Ирана и сборником "Персидские афоризмы и пословицы", создала "Сентябри". Так зачастую не верили, что Владимир Высоцкий никогда не был на войне, а Александр Галич никогда не сидел в лагерях. Или голос крови - не поэтическая выдумка?

Я назвала бы роман Софер атмосферным, если бы за этим эпитетом не тянулся шлейф других прилагательных: "уютный", "комфортный", "милый" . Атмосфера "Сентябрей Шираза" - это атмосфера тюрьмы. Там пахнет дымом, баландой, кровью, и чем-то таким неопределимо волчьим, характерным для исправительных заведений. В этой атмосфере далеко разносятся шаги охранника, а женский плач раздаётся приглушённо, как из-под подушки.
А это что? Детский смех у кабинета следователя?! Весёлый неразборчивый лепет? Топот маленьких ножек? Да, вы не ослышались: один из сотрудников, брат Мохсен, часто приводит на работу своего сына-дошкольника. Чтобы привыкал. И мальчик резво бегает и хохочет над головами заключённых. Старик, гибнущий от гангрены обеих ног, умиротворённо улыбается: ему мерещится в бреду, что он дома, с внуками.

К следователю надо обращаться "брат": мы же мусульмане, одна семья! Он тоже обращается к тебе "брат", даже когда бьёт или назначает побои.
Послушай, брат, как свистят резиновые жгуты! Не передумал, брат?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всё перемелется, брат. Ты пей, пей, это вода. Просто время такое настало, брат: время очистить поле от сорной травы.

Братство Каинов и Авелей. Братство пропольщиков и сорняков. "Сорняки" обязаны слиться в трогательном единомыслии со своими палачами и признать их классовую и кораническую правоту. Расстрелять всё едино расстреляют, но как перевоспитавшегося.
Неважная картина: в красном углу ринга огромная лязгающая и калечащая машина так называемого исламского правосудия, а в синем - средних лет еврей-ювелир Исаак Амин, виновный в бессовестном богатстве, злонамеренном еврействе и в наглом искусстве, которым прислуживал растленной верхушке общества. Самая тяжкая гиря на весах его вины - жена в молодости работала журналисткой, вот уж что непростительно. Удастся ли Исааку - нет, не победить - вырваться из тисков машины, спасти семью? За кем правда: за теми, кто стремится сделать мир справедливым, чистым и сверкающим раем на земле? Или за такими, как Исаак Амин:

Что плохого в том, что я хочу жить хорошо? Что плохого в том, что мне нравятся туфли ручной работы, костюмы на заказ, прогулки с женой и детьми вдоль моря? Это что, преступление? Знаете, Реза-ага, в чём я убеждён? В том, что жизнь дана, чтобы радоваться ей. И не надо смотреть на меня так зло, я не виноват, что ваши надежды не оправдались.

Спасибо тем, с кем ночь была нежна.
Вот дивный дар - на сердце тишина.
О, как светло на сердце лунной ночью,
Когда травинка каждая видна.

Лунная ночь над застенком. Сентябрь. Доживём ли до октября - Бог весть.