4

Дневник горничной (1900)
Роман обыкновенно позиционируется как эротический и отчасти таковым и является. Нанизанные одна за другой истории горничной Селестины, которая переходит от дома к дому обнаруживая разные формы развращения своих господ. Впрочем, и сама она стоит такого окружения, уверенно учавствуя и способствуя всеобщему падению нравов. Кроме разного рода эротических перепетий, описанных с чувством иронии, книга заслуживает внимания и благодаря ряду других развиваемых в ней тематических линий. Во-первых, это всеобщность падения, которая стирает классовые различия: автор придерживается той точки зрения, что слуги и господа одинаково ничтожны. Во-вторых, это проблема сочетания ненависти и зависти: один человек завидует другому и поэтому его ненавидит, осуждая в нём то, чему завидует, то, чем сам хотел бы обладать. (Совершенно дьявольский круговорот и весьма распространённый). В-третьих, связь любви и насилия: обращаясь к этой теме, Мирбо делает куда как более смелый шаг, чем когда насыщает свою книгу описанием извращённых нравов.

Для меня всякое преступление, особенно убийство, имеет какую-то тайную связь с любовью... да, я положительно скажу!... красивое преступление захватывает меня также, как красивый мужчина...

Нескучное чтение для ума и воображения. Образцовый декадентский текст.

Сад мучений (1899)
Книга писалась десять лет, поэтому имеет слабую композиционную структуру - гармонична как Франкенштейн. Сначала Мирбо вознамерился заклеймить позором разного рода власть имущую публику. Сперва досталась имморалистам-интеллектуалам, после канальям-политикам.

убийство составляет всё основание наших социальных установлений, - следовательно оно необходимее всего для цивилизованной жизни

Потом, попинав их и так и сяк, он решает до смерти заэпатировать своих идеологических врагов (а заодно и всех читателей). Для этого выводится образ садистки-нимфоманки, которае поселилась в Китае возле Сада мучений, где придается созерцанию разного рода изощрённных пыток, всячески их оправдывая.

– Идите, милые, идите же скорее. Там, куда вы идете, еще больше страдания, еще больше мучений, больше крови, льющейся и впитывающейся в землю. Больше скорченных, разрываемых тел, хрипящих на железных столах, больше нарубленных тел, качающихся на веревке на виселице, больше ужаса и больше ада. Идите, мои дорогие, идите, уста с устами, рука с рукой.

Эта половина книги, как это раньше писалось "не для слабонервных". Само присутствие здесь символа прописано довольно невнятно, на первом месте гротеск и натурализм мучений, так что книга оставляет в основном неприятное впечатление.

То, что я видел сегодня, то, что я слышал, существует, и кричит, и воет вне этого сада, который для меня только символ, воет по всей земле. Я могу искать успокоения в смерти и никогда его не найду…

Книга, впрочем, имела вполне конкретные исторические аллюзии, такие как колонизация Бельгийского Конго и оставалась злободневной в ХХ веке. Юнгер брал её в качестве одного из образцов создавая свою аллегорию мира как живодёрни в "Мраморных утёсах" 1938 года.