5

Ограничиться одной эпохой или двумя, выбрать тему и неукоснительно следовать ей, связывая этой ниточкой годы, людей, события, — прекрасная задумка. Господин Мещеряков выбирает тему телесности: как люди питали, облачали и врачевали своё тело, ради кого и чего о нём заботились, как к нему относились, к какому идеалу стремились. Период избирает с начала семнадцатого по начало двадцатого века — отрезок, включающий и расцвет самобытной японской культуры, и столкновение с европейцами и реформы, которые оно повлекло.

Настало время сёгуната Токугава — и растянулось на удивительные две с половиной сотни лет мира и благоденствия, срок, удивительный не только для тех времён, но даже и для наших. Время добровольной изоляции Японии, а значит — замкнутости на самое себя. Выпестовался идеальный образ человека спокойного, сдержанного, церемонного, чуждого «звериной природы» — в сущности, такого, который не нарушит мирное течение времени, а будет способствовать ему. Человека, знающего своё место в жизни — и в веренице предков и потомков, по которой оно передаётся — и ничуть не считающего такую формулировку оскорбительной. Но вот Японию принуждают «открыться» внешнему миру, и всё встаёт с ног на голову: что самим местным жителям казалось достойным и величественным, грубоватым и прямолинейным европейцам кажется признаком недостойной мягкости и слабости, и поневоле начинают закрадываться мысли: если они оказались сильнее нас, может, и их образ жизни, привычки, обычаи, даже внешний вид правильнее нашего? Начинается то мучительное перекраивание дедовских идеалов по новой мерке, то слепое, чуть ли не смешное подражание, то попытки сравняться, то, после неудач, - поиск собственного пути...

Крайне увлекательное чтение: обычно слышишь вскользь о реформах эпохи Мэйдзи, о японской военной агрессии начала двадцатого века, наконец, но я и представить себе не могла, какая ломка представлений о себе и мире за этим стояла — от самоуважения до самоуничижения, попытки войти в круг великих держав и, будучи отверженными, доказать свою состоятельность иными путями. Совершенно ошарашила тема расизма: да, японцы тут и сами хороши, но жутко становится от того, что целое поколение выдающихся мыслителей пытается в своих сочинениях доказать то ли миру, то ли, скорей, самим себе, что кожа японца ближе к белой, чем жёлтой, или имеет цвет оливы, или приятно затенена, так что они не так уж плохи, уже на полпути к белокожему совершенству...Только бы история никогда не знала повторений этого.

Жаль только, что книга обрывается так внезапно — тут уж приходится самому додумывать, что произошло между Второй Мировой и вскользь упомянутым настоящим, хотя и это по-своему интересно. Спасибо автору за ясный, последовательный рассказ о том, как жители архипелага стали такими, какими мы видим их сегодня.