3.5 Вашими бы устами да...

«Перун уж очень гадок!
Когда его спихнем,
Увидите, порядок
Какой мы заведем!»

А.К. Толстой, "История государства российского от Гостомысла до Тимашева", 1868

Дуглас Норт и соавторы утверждают, что произвели революцию в экономической истории, создав новую концепцию ее понимания. Звучит крайней претенциозно и самонадеянно, но, представляете, в 1993 году усилия Норта были оценены Нобелевским комитетом с формулировкой: «за возрождение исследований в области экономической истории, благодаря приложению к ним экономической теории и количественных методов, позволяющих объяснять экономические и институциональные изменения». А вдруг и правда смог революцию-то произвести?

Положа руку куда-то там могу сказать, что мне показалось (по крайней мере, если судить именно по этой довольно поздней книге автора), что революции не произошло, хотя несколько любопытных сопутствующих моментов вычленить можно, да вот только думал ли о них автор?

Прочитать книгу мне захотелось после того, как хор исследователей экономики Древнего Рима пел фактически осанну Новой институциональной экономике, которая, якобы, задает плодоносную рамку для исследования имперского хозяйства. Тут я возьми и захоти разобраться, ибо слышать-слышал, а детали не лез. Что ж, вот они, детали.

Норт (будет обращаться к нему, слегка забывая про соавторов) утверждает, что человечество знало до сегодняшнего дня лишь два типа государства – ограниченного доступа и открытого доступа. Ограниченного доступа – это все государства от их зарождения до середины XIX века, отрытого доступа – несколько передовых империалистических держав века XIX + несколько стран, сумевших осуществить переход позднее. В наши времена в государствах открытого доступа живет примерно 15% населения (милый эвфемизм для «золотого миллиарда»), остальные 85% продолжают жить в различных вариантах государств ограниченного доступа.

Смыслоразличие состоит в том, что государства ограниченного доступа (хрупкие, базисные и зрелые) управляются персональными элитами, т.е. элитами, в которых первостепенное значение имеют личные связи между ее членами, определяющие уровень доступа членов элиты к экономическим рентам – благам, доступным им именно в качестве членов элит. В государствах открытого доступа элиты якобы обезличены, личные связи значения не имеют, постоянная конкуренция фракций элиты позволяет поддерживать верховенство права и вызывают к жизни «творческое разрушение», описанное Шумпетером.

Само описание различия между ведущими капиталистическими державами и всеми остальными странами, пусть и поверхностно, но вполне описывает текущее положение вещей (или то положение, каким оно было еще недавно). Однако всех интересует не только то, как Франция, Великобритания и США пришли к главенству в мире и процветанию представительской демократии и капитализма, а то, возможен ли переход других обществ через порог? Тут резец авторов удивительно притупляется, они, фактически, капитулируют, начиная лопотать что-то о множественных путях, разных вариантах, непереносимости институтов и т.д. И это, пожалуй, самое интересное.

Во-первых, непереносимость институтов, приведших, якобы, к переходу гегемонов в новое качество, бросает тяжелую, убийственную тень на шоковую терапию, применённую некогда к бывшим социалистическим странам. По крайней мере Норт честно говорит, что чаемого результата ждать не приходилось. Во-вторых, получается, что заданная рамка лишена предсказательного потенциала: никогда нельзя сказать – в правильном ли направлении идут реформы? Норт постулирует возможность откатов от переходного периода обратно к порядку ограниченного доступа, говоря о том, что местным элитам вполне может быть невыгодно отказываться от личных привилегий ради верховенства права.

В саму модель встроен очень опасный момент. Авторы говорят, что нельзя судить – является ли данное общество обществом открытого доступа или ограниченного по формальным критериям наличия выборов и смены руководства и правильных (но, вероятно, неисполняемых) законов. А как тогда судить? По впечатлениям? По разумению исследователя?

И тут встает совсем другой вопрос. Авторы книги уверенны, что после перехода порога общества открытого доступа (со свободой предпринимательской деятельности, с социальным страхованием, сменяемостью элит и постоянным экономическим ростом и креативным обновлением всего и вся) могут самоподдерживаться. Популизм, якобы, сдерживается перераспределением богатства вниз через системы образования и общественных благ. Проблема в том, что после падения угрозы в виде Второго мира, вся эта история с перераспределением тихо умерла – достаточно вспомнить нашумевшую работу Пикетти , который сухо и деловито показывает, что богатые не только восстановили свою долю в совокупном богатстве наций, но и вернули уровень неравенства к значениям века XIX. Отсюда, вероятно, волна популизма, забросившая некоторых мировых лидеров в президентские кресла – система больше не обеспечивает защиту от популизма перераспределением. Но и популистские лидеры никак не решат эту проблему, так что можно ожидать и дальнейшего схлопывания «открытого доступа» и роста попыток сдержать электоральную демократию.

На этом фоне сами общества открытого доступа могут показаться лишь флуктуацией, sweet child of summer, а не магистральным путем развития, поэтому все теоретизирования на этот счет станут пустой болтовней. А возможно, что несколько более вероятно, что мы просто дошли до следующей мальтузианской кривой, когда рост населения догнал технологический прогресс, доходы больше не будут расти, будут падать в долгосрочной перспективе, возвращая нас в состояние до Промышленной революции. Ну, если мы опять не пробьем потолок новой НТР.

Переслегин писал в одном из предисловий к романам Стругацких, что после столкновения с иными цивилизациями коммунистическая Земля поняла, что ее путь, который самим землянам казался единственно возможным, уникален. Есть вероятность, что современная западная цивилизация находится ровно в том же положении – само понимание, что нельзя просто перенести институты, уже о многом говорит, первый шаг осознания своего одиночества в мире доказавших свое долголетие (тысячи лет!) государств ограниченного доступа.