Документальная литература — цитаты из книг

Гоген как-то сказал мне, что видел у Клода Моне картину, изображающую подсолнечники в большой и очень красивый японской вазе, Но что мои подсолнечники нравятся ему больше.

Не удивлюсь, если тебе понравится "Звёздная ночь" или "Вспаханные поля"- они умиротворённее остальных моих картин. Если бы работа всегда шла так, как в случае с ними, у меня было бы меньше денежных затруднений: чем гармоничнее техника, тем легче воспринимают картину люди. Но этот проклятый мистраль вечно мешает добиваться…

В моей картине "Ночное кафе" я пытался показать, что кафе - это место, где можно погибнуть, сойти с ума или совершить преступление.

Меня часто огорчает, что живопись похожа на скверную любовницу, которая постоянно требует денег, которой всегда их мало.

Мой бедный друг, наша неврастения отчасти объясняет чересчур художническим образом жизни, но главным образом роковой наследственностью: в условиях цивилизации человечество вырождается от поколения к поколению.

"Я верю, и здесь я неисправимый мечтатель, что настанет такое время, когда войны не будет на земле" - Георгий Алексеевич Князев © Блокадная книга

А я лично достаточно ясно говорил тебе ещё в молодости: если я не могу найти себе хорошую жену, нужно взять плохую - лучше такая, чем никакой.

Для всех война кончилась, а для саперов еще продолжалась. А матери уже знают, что Победа… И травы стоят высокие-высокие, а кругом мины, бомбы. Но людям нужна земля, и мы торопились. И каждый день погибают твои товарищи. Каждый день после войны нужно было хоронить… Так много людей мы оставили там, в полях… Так много… Уже…

Ползешь – летит осколок или пуля… Ребята берегут… “Ложись, сестричка!” – крикнет кто-нибудь и сам на тебя падает, собой закрывает. И пуля уже его… Он – мертвый или раненый. Меня три раза так спасали.

И вот подходит моя очередь, как вдруг мужчина, который стоял за прилавком, перескакивает через него – и ко мне, целовать меня, обнимать и кричит: “Ребята! Ребята! Я ее нашел. Я ее увидел. Так хотел встретить, так хотел найти. Ребята, это она меня спасла!”. И муж мой рядом стоит. А это раненый, я его из огня вытащила.…

Когда в Сталинграде кончились бои, нам дали задание вывозить самых тяжелых раненых на пароходах, баржах в Казань, в Горький. Это уже весна, где-то март-апрель. Но столько еще находили раненых, они были в земле – в окопах, землянках, подвалах… Их было так много, я передать не могу. Это был ужас! Мы всегда думали, когда…

На твоих глазах человек умирает… И ты знаешь, видишь, что ничем не можешь ему помочь, у него минуты остались. Целуешь его, гладишь его, ласковые слова ему говоришь. Прощаешься с ним. Ну, ничем ты ему больше не можешь помочь… Эти лица у меня вот и сейчас в памяти. Я вижу их – всех-всех ребят. Почему-то вот годы прошли, а…

… Смотришь, смотришь на них перед боем… Это же сорок второй год – самый тяжелый, самый трудный момент. Был случай, когда из трехсот человек нас осталось к концу дня десять. И когда нас столько осталось, когда стихло, мы стали целоваться, плакать, что мы вдруг живы. Родные все друг другу. Породнились.

Горело все, на Волге, например, горела даже вода. Даже зимой река не замерзала, а горела. Все горело… В Сталинграде не было ни одного грамма земли, не пропитанного человеческой кровью. Русской и немецкой. И бензином… Смазочным маслом… Там все поняли, что отступать дальше некуда, нельзя нам отступать: или погибнем все –…

Что я видела? Под Могилевом бомбят станцию. И там состав с детьми. Их стали выбрасывать в окна вагонов, маленькие дети – три-четыре годика. Недалеко лес, вот они бегут в тот лес. Тут же пошли немецкие танки, и танки пошли по детям. Ничего от этих детей не осталось… От этой картины и сегодня можно сойти с ума. Но в войну…

Тысячи перевязок сделали мои руки, тысячи ран промыли… Перевязывала и перевязывала… Однажды пошла переменить косынку, прислонилась к оконной раме и забылась. Очнулась и чувствую себя отдохнувшей. Встречает меня врач и начинает ругать. Я ничего не понимаю… Он ушел, но перед этим дал мне два наряда вне очереди, и моя…

Первое, что увидела на немецкой земле – самодельный плакат у самой дороги: “Вот она – проклятая Германия!”. Мы вошли в поселок… Ставни у всех закрыты. Они все бросали и удирали на велосипедах. Геббельс их убедил, что русские придут, будут рубить, колоть, резать. Откроешь дверь в дом: никого нет или все лежат убитые,…

Нас всегда бомбили, обстреливали из пулеметов. И стреляют-то по паровозу, им главное – убить машиниста, уничтожить паровоз. Самолеты опускались низко и били по теплушке и по паровозу, а в теплушке мой сын сидит. Я больше всего боялась за сына. Не описать… Когда бомбили, брала его из теплушки с собой на паровоз. Схвачу…

Нас, как мешки, сбросили на землю, и комендант приказал ползти к баракам. Подгонял плеткой… Стоит возле одного барака женщина и кормит грудью ребенка. И как-то знаете… И собаки здесь, и охрана, все остолбенели, стоят и не трогают. Комендант увидел эту картину… Подскочил. Выхватил из рук матери ребенка… И, знаете, там была…

Я знала, на что иду, но поняла, почувствовала все, когда меня арестовали. Забрали в тюрьму. Били и сапогами, и плетками. Узнала, что такое фашистский “маникюр”. Руки твои кладут на стол, и какая-то такая машинка втыкает тебе под ногти иголки… Одномоментно под каждый ноготь… Адская боль! Сразу теряешь сознание. Даже не…

Осталась я жива чудом… Спасли меня люди, которые хотели отблагодарить моего отца. Мой отец – врач, по тем временам это было великое дело. Меня вытолкнули из колонны, вытолкнули в темноте, когда нас вели на расстрел. А я ничего не помнила от боли, шла, как во сне… Шла, куда вели… Потом везли… Привезли домой, я вся была в…

“Умереть – проще всего”, – говорили они. А вот жить… Как хотелось жить! Мы верили: победа придет, в одном только сомневались – доживем ли мы до этого великого дня?

Не помню первый допрос… Я сознание не теряла… Один только раз сознание ушло, когда каким-то колесом выкручивали руки. Кажется, не кричала, хотя перед этим мне показали, как кричат другие. На следующих допросах уже теряла чувство боли, тело деревенело. Фанерное тело. Одна мысль: нет! На их глазах я не умру. Нет! И только…