Как говорить о зле. Анна Наринская об эссе Сьюзен Сонтаг «Болезнь как метафора»

Критик: Анна Наринская
Рецензия на книгу Болезнь как метафора
Оценка:

Эссе "Болезнь как метафора" Сьюзен Сонтаг (будем вслед за отечественными издателями этого текста употреблять такую транслитерацию ее фамилии, чтоб избежать путаницы) написала в 1978 году, когда у нее диагностировали рак груди и назначили курс химиотерапии. В тексте о болезни автора нет ни слова — только 10 лет спустя, когда Америку охватила эпидемия ужаса перед СПИДом и Сонтаг решила в новой реальности продолжить исследование мифологизации болезни и стигматизации больных, она рассказала о том, как к ней впервые пришла мысль о необходимости разделения заболевания и его образа.

"Когда я заболела раком, я увидела, сколько дополнительных страданий больные испытывают из-за дурной славы этого недуга. Я разговаривала со многими больными, и почти все они высказывали отвращение к своей болезни и подобие стыда. <...> Тогда выкристаллизовался замысел небольшой книги об окружающих рак мистификациях.

Не думаю, что полезно — а мне хочется именно принести пользу — рассказать еще одну историю от первого лица, писать, как некий человек узнал, что у него рак, как он рыдал, боролся, утешал себя, страдал, храбрился... Хотя моя собственная история была именно такой. Мне представляется, что повествование менее полезно, чем идея".

"Повествование менее полезно, чем идея" — сейчас эти слова выглядят даже более современными и важными, чем когда они были написаны. Не только потому, что сегодня даже больше, чем раньше, мы захлебываемся в повествованиях, любых, но если держаться темы — в обилии "раковых дневников" и литературных и кинематографических историй излечения и неизлечения, но в любом случае принятия. Сонтаг сама была не чужда жанру "повествования" (она написала несколько романов и пьес), но именно идеи и — даже больше — метод их доставки сделали ее тем, чем она для нас является: одним из самых точных исследователей современности и ее духа. Причем эта точность не растворяется во времени, прошедшем со смерти Сонтаг (она умерла в 2004-м, от лейкемии), а, наоборот, очищается от сиюминутности, концентрируется.

Быть совсем точным текстом сегодня "Болезни как метафоре" не мешают не сбывшиеся за почти 40 лет с момента его выхода надежды автора на то, что по мере развития медицины "этиология этой болезни станет понятной, увеличится количество выздоровевших, и рак будет демистифицирован". Даже наоборот — поэтому этот текст выглядит написанным "из сейчас", когда мы лелеем такие же надежды. И даже как будто "из всегда".

Зловещее мистифицирование рака (а до него — пусть с более романтической аурой — туберкулеза), пишет Сонтаг, связано с тем, что в непрофессиональном, немедицинском сознании эта болезнь приравнивается к смерти, к которой мы не умеем относиться спокойно и трезво. А безвинные страдания, на которые, как считается, обречен почти любой раковый больной, приравнивают эту болезнь к "каре" — понятию, предполагающему изначальную греховность того, на кого она падает. Извечный вопрос "за что?" вертится в связи с таким заболеванием в голове у самого закоренелого безбожника.

В итоге культура (общество, цивилизация) получают устоявшийся образ, который легко задействовать в манипуляции. Раком называют все самое худшее, что только может случиться на свете (Гитлер называл "раком общества" евреев, Троцкий — сталинизм, арабская пропаганда называет Израиль "раком Ближнего Востока", и даже сама Сонтаг во время войны во Вьетнаме написала, что "белая раса — это рак истории человечества"). В итоге больной человек становится носителем этого самого ужасного, самого отвратительного и, соответственно, стыдного.

И в "Болезни как метафоре", и в "СПИДе и его метафорах" Сонтаг призывает прекратить использовать болезнь в качестве метафоры, то есть очистить сами слова, обозначающие заболевание, от мистических, роковых призвуков. И тогда заболевший наконец увидит не пугающие и деморализующие "кару" или "проклятие", а "просто" недуг, который надо лечить.

В этом "призыве", разумеется, нет никакой взвинченности, Сонтаг с ее вкусом никогда не могла бы себе это позволить, хотя вера в то, что общество можно изменить, изменив язык, а язык можно изменить, все про него поняв, здесь ощущается. Оба эссе написаны во время нарастающей борьбы за языковую политкорректность, когда в интеллектуальных кругах созрела уверенность в том, что контроль за языком может изменить общество, очистить его от расизма, шовинизма (самый яркий пример — сложившееся к середине 90-х табу на употребление слова nigger) и, в частности, от стигматизации больных.

Но Сонтаг не была бы собой, если бы трезвость не уравновешивала такие надежды. "Современные метафоры болезни — это всегда преднамеренная грубость. Вряд ли действительно больные люди выигрывают оттого, что слышат, как название их болезни постоянно используется в качестве синонима зла. <...> Но как прикажете оставаться нравственно строгим в конце ХХ столетия? Возможно ли это, когда вокруг столько поводов для осуждения; когда мы, хотя и различаем понятие зла, утратили религиозный или философский язык, позволяющий говорить о зле разумно?"

В начале века ХХI быть нравственно строгим еще сложнее. И надежды на формирование такого языка все меньше. А голосов, пытающихся на нем говорить, как это делала Сонтаг, уже почти нет.