Кот ушел, а улыбка осталась

Адью, месье!

Поскольку Юсов не видел натуры, мы с ним и Димой Такаишвили полетели в Израиль смотреть отобранные места. Саша Хайт остался составлять смету.

В Израиле нас ждал художник израильской студии, с которым мы в прошлый приезд отбирали места съемок. За три дня осмотрели все (Израиль маленький) и вернулись в Тель-Авив. Когда вошли в гостиницу, внизу в холле сидел Константин с переводчиком, поздоровался и сказал мне, что хочет поговорить со мной тет-а-тет. Вадим и Дима ушли. А мы с Константином и переводчиком сели за столик. Константин показал мне бумагу.

– Это письмо директору «Мосфильма» Владимиру Досталю. Он переведет.

Переводчик, потомок русских эмигрантов, перевел. В письме говорилось, что Константин отстраняет меня от постановки, потому что я ничего не делаю, хожу по магазинам и общаюсь с русскими и грузинскими евреями. И еще что я упрямый, грубый и что со мной невозможно разговаривать о деле, потому что я в ответ обижаю его маму. Потомок русских эмигрантов переводил все это с наслаждением.

За время этой поездки в магазине я был один раз, когда у меня порвались брюки, а его маму упомянуть мне хотелось очень часто, но я воздерживался. Хотя, возможно, в пылу полемики мог и упомянуть, случайно. Я сказал, что ему нет необходимости ждать ответа на это письмо, потому что, при любом решении, я на этом фильме больше не работаю.

– Эх, жалко, что сейчас не XIX век, я бы вызвал этого мерзавца к барьеру! – возмутился темпераментный Мамочка, когда я рассказал друзьям о своем увольнении.

– Пусть этот сын обиженной мамы нам сначала суточные заплатит! – сказал Вадим. – А перчатку потом кинешь.

Суточные нам заплатили.

– Вы идиот! – «бросил перчатку» Константину Мамочка.

Константин сделал вид, что не понял.

– Прощай, пацак! Адью, месье! – перевел я.

И на следующий день мы с Юсовым и Такаишвили улетели в Москву.

Это был большой удар по моему самолюбию. Это был мой фильм! Я его придумывал, организовывал, согласовывал! Каждый фильм – это моя жизнь, я ни о чем другом не могу думать, он мне снится, ночью я встаю, переписываю сцены, исправляю, улучшаю, для меня нет ничего более важного! А тут француз из Ташкента, Костя Александров, ни с того ни с сего одним щелчком смахнул меня как крошку со стола. Но в то же время я почувствовал облегчение, потому что работать с продюсером мне было очень трудно. Я должен был согласовывать каждого актера, места съемок, костюмы, поправки к сценарию. Я к этому не привык. Конечно, обычно я отчитывался перед начальством «Мосфильма» или Госкино, но это происходило не больше трех раз за картину.

В Москве я рассказал все как есть Досталю. Он сказал, что пока никакого письма не получал, но при любых вариантах без меня «Мосфильм» продолжать этот фильм не будет.

Дома Галя очень расстроилась, потому что видела, сколько сил и нервов было вложено в этот проект. Я стал думать, что делать дальше. Роза Буданцева, редактор нашего объединения «Ритм», где я был художественным руководителем, дала мне почитать сценарий Георгия Николаева «Звездный час по местному времени». Роза сказала, что этот сценарий лежит в объединении несколько лет и никому не нравится. А она считает, что сценарий хороший. Роза Буданцева была права. Сценарий был прекрасный! С юмором, смыслом, яркими персонажами.

– Покупаем! – сказал я Розе и стал примерять сценарий на себя.

Время летело быстро. Через месяц Саша Хайт сообщил, что сегодня в Москву прилетают Константин Александров и Филипп Роттон, второй продюсер.

– Теперь Константин будет работать вместе с ним, – объяснил Саша.

– Мне до этого нет дела. Я с ними встречаться не буду.

Саша сказал, что потрачено много денег и времени, а главное, может получиться хороший и нужный фильм. Надо поступиться самолюбием и поставить свои условия.

На следующий день ко мне в кабинет вошли Александров и Филипп Роттон, оба со скорбными лицами. Поздоровались. Сели. Молчат.

– Слушаю вас, – сказал я неприветливо.

– Плохие известия, господин Данелия, – сказал Филипп Роттон. – Николас Кейдж отказался сниматься.

– А мне какое дело? Я на этой картине не работаю. Этот господин меня уволил.

– Это была минутная вспышка, он сожалеет, – сказал Роттон. – Мы предлагаем на роль Мераба взять Питера Рихарда.

– Гия, тебе же нравился Питер Рихард, – вступил в разговор Константин.

– Это уже не имеет значения. Так что не будем терять время. Ищите другого режиссера.

– Мы хотим, чтобы снимали вы, – сказал Филипп.

– Тогда такие условия. Константин не присутствует на съемках и не дает советы во время репетиций.

– Хорошо. Вы это напишите, а мы подпишем. Это будет дополнительным соглашением, – сказал Филипп.

– Все, мир, Гия, я больше на тебя не обижаюсь, – сказал Константин.

– Нет, Костя, не все. Если вы хотите, чтобы я продолжил работу над этим фильмом, вы должны заплатить за сценарий не 10 тысяч, как в договоре, а 100! И не после фильма, как в договоре, а сейчас.

– Ты серьезно это говоришь? – спросил Константин.

– Абсолютно серьезно.

– Но это нарушение договора! – сказал Филипп.

– Да, нарушение. Но в договоре не было, что этот француз из Ташкента, без предупреждения, на ровном месте может дать мне пинок под зад.

– Мы на все твои условия согласны, кроме денег.

– Ну, тогда я вас больше не задерживаю.

– Предупреждаю, мы сейчас пойдем к господину Досталю и расскажем ему о твоих вопиющих, наглых требованиях.

– Идите. Бон вояж!

Через пятнадцать минут звонит Досталь:

– Георгий Николаевич, здесь у меня ваши продюсеры, приходите, без вас мне с ними трудно разговаривать.

– Владимир Николаевич, они мои условия знают, если не согласны, пусть берут другого режиссера.

– И все-таки я вас прошу прийти сюда, Георгий Николаевич.

Дальше выпендриваться было неприлично.

– Ваши продюсеры утверждают, что они согласились на все требования по производству, которые у вас были, – сказал Досталь, когда я пришел.

– Да, мы даже согласны подписать дополнительное соглашение, – подтвердил Филипп. – Но месье Данелия выставил еще и новое требование. Невыполнимое.

– Да, выставил.

– В договоре написано 10 тысяч долларов за сценарий. Две по подписании договора, остальные при окончании фильма. Месье Данелия, вы подписывали этот договор? – спросил Филлип.

– Подписывал.

– Мы можем подать на вас в суд.

– За что? Сценарий мы написали, вы его приняли. А о том, что я должен быть режиссером на этой картине, в договоре ничего не написано. Так что, если хотите, чтобы я работал, платите 100 тысяч за сценарий, и не после, а сейчас. Считайте, что это компенсация за «минутную вспышку» господина Александрова на Земле обетованной.

– Вы видите, какие абсурдные требования он выдвигает, – обратился Роттон к Досталю.

– Почему абсурдные? Насколько мне известно, на Западе за сценарий платят и больше. Но это меня не касается. Этот вопрос вы должны решить между собой, – сказал Досталь. – Но ставлю вас в известность: «Мосфильм» принимает участие в этом проекте при условии, что режиссером фильма будет Георгий Данелия.

– Почему? Есть много других прекрасных режиссеров.

– Есть. Согласен. Но если вы пригласите своих Шаброля, Лелуша или Годара, у нас их мало кто знает. А кто такой Данелия, знают все.

Продюсеры переглянулись, и Александров сказал:

– О’кей, Гия, за сценарий – сто тысяч. Но не сейчас, а когда фильм будет завершен.

– Не согласен. Сейчас.

– О’кей. Сейчас – десять.

– Нет. Все.

– Десять, Гия, это очень много, никакие «минутные вспышки» так дорого не стоят!

– Идиотские минутные – стоят сто.

– Господин Досталь, вот видите, как он разговаривает?

– Георгий Николаевич, не волнуйтесь, – сказал Досталь.

– Владимир Николаевич, я про его маму ни слова не сказал…

– Хорошо. Не начинайте все с начала, – вмешался Филипп Роттон, – господин Данелия, предлагаю двенадцать. А остальные, когда будет первая копия фильма. Согласны?

– Нет. Сто. Сейчас.

– Дальше нам разговаривать не о чем.

– И мне с вами не о чем. Извините, Владимир Николаевич, я ухожу. Всего хорошего!

Между прочим. Последний раз я торговался в 42-м году, когда мне было двенадцать лет, мы шили босоножки из автомобильных покрышек и клеенки и продавали их на рынке.

«Комедия ля финита!.. Сказал сто – значит сто!» Прошел шагов десять. «Хотя… согласились на все. Никуда вмешиваться не будут! Двенадцать тысяч – не маленькие деньги!» Остановился. «Что, вернуться, согласиться?.. Нет, получится – сдался»… Пошел. Иду, думаю: «Почему сдался? Вовсе не сдался. Главного добился. В кино лезть не будут… Так что…»

И тут слышу:

– Гия!

Оглянулся. Ко мне по коридору шагают Филипп и Константин.

– Пятнадцать! – говорит Константин. – Больше не можем, честное слово! О’кей, Гия?.. – Константин протянул руку.

– О’кей, Костя! – сразу же согласился я.

Пошли в группу договариваться. Собрались: Саша Хайт, Вадим Юсов, продюсеры с переводчиком и я. Поскольку времени на поиски другого актера уже не было, мы договорились, что Мераба играет Питер Рихард. Через месяц, когда он освобождается, я с ним лечу в Тбилиси, привыкаем друг к другу, репетируем. 15 августа начинаем съемки. К этому времени в Грузии должна быть вся техника, костюмы, реквизит и съемочная группа.

Вечером, когда я угощал продюсеров ужином в грузинском ресторане «Пиросмани», Саша Хайт спросил Филиппа:

– Если честно, до какой суммы Данелия мог торговаться?

– До пятидесяти. Мы договорились, что больше пятидесяти не дадим.

Настроение у меня испортилось.

Александров и Роттон улетели в Париж. А я никак не мог понять, почему и зачем Александров меня увольнял. Юсов считал, что он и не собирался со мной расставаться, просто хотел припугнуть, чтобы я перестал разговаривать с ним в повелительном наклонении. А Саша Хайт сказал, что, по его сведениям, у Константина сорвалось финансирование и он не мог продолжать фильм, пока не договорился с Филиппом Роттоном.

Между прочим. Когда в 1990 году я показывал «Паспорт» в Музее Современного Искусства в Нью-Йорке, директор музея спросил, не тот ли это фильм, в котором должен был сниматься Николас Кейдж.

– Тот.

– Николас жаловался, что русский режиссер Джордж его пригласил, а потом пропал, так никто ни с ним, ни с его агентом не связался.

Сейчас мне понятно: Николас Кейдж после нашей встречи снялся в фильме, который прошел с громким успехом, стал звездой и был уже начинающему продюсеру Константину Александрову не по карману. Но самолюбивый Константин не мог признаться, что у него не хватает на Кейджа денег, и сказал, что Кейдж сниматься отказался.