Истории с книгами — Дзюнъитиро Танидзаки

Случилась довольно забавная книжная история в мою бытность преподавателем университета. В ходе подготовки к очередной лекции по стилистике я нашла (не помню источник, увы!) весьма подходящий пример того, какую серьезную стилистическую и даже смыслоразличительную роль в японском языке играет способ записи слов. *В японском языке приняты иероглифы плюс две слоговые азбуки. Одна из слоговых азбук – катакана – используется для записи заимствованных слов иностранного происхождения и в роли курсива, но у нее есть еще одна интересная особенность: если текст утрированно набран катаканой, у японца создается впечатление, что он – мужской. То есть это…

Посвящается удивительной женщине в красной клетчатой шали За спиной, нездешней вьюгой, Ночью крылья зацвели. В спальне снег идёт чуть грустно, И сугробы, я без сил… Я лежу в постели снежной, На окне, узоры крыл, Словно иней вспомнил нежно, Сон цветов в раю любви. Губы шепчут имя милой, Как лунатики, идут По карнизу снежной мысли, Замирают, чуда ждут. Тишина, лишь снег мерцает Над постелью, я один. На окошке, крылья тают, Спит влюблённый арлекин.

К Танидзаки и его книгам эта история никакого отношения не имеет или имеет, но очень косвенное, азиатское. "Первые восемнадцать языков очень трудно изучить, но зато потом — все остальные языки сами входят в рот", — говорил своим ученикам Жирмунский. Есть у меня знакомый лет 40-ка по имени Константин, хотя все его зовут Костик; летом и осенью зарабатывает тем, что водит экскурсионные паровозики в одном из пригородов Санкт-Петербурга. Однажды Костик позвонил мне и спросил: подзаработать не хошь? — Кто не хочет? Что делать надо? — Ты корейский знаешь? — Нет, только слов 30 наскребу. — А английский? — Ну-у-у... Херовенько. — Ну объяснить, как…