Цитаты из книг — Александр Мелихов

– Так твоя версия? Сева, очнись! – откуда-то пробился Грузо. – Чем отварная рыба отличается от вареной? – Отварная звучит красивше. А мы ж готовы за звуки жизни не щадить. – Дай запишу. – Лучше выруби топором...

– Какая разница, …здит он или не …здит, то, что люди о себе сочиняют, важнее того, что с ними на самом деле было! Этим они показывают, что хотят видеть мир и себя в нем красивее, чем он есть! Ты понимаешь, что мы только что прикоснулись к Истории? – Да на х@р такая история! – История не тротуар Невского проспекта! Это…

Ядерный фугас летит, качается, От него хорошего не жди. Даже если кто-то окопается, От волны ударной не уйти.

У них и брак был гостиничного типа: как она приходила, никто не видел, зато смотреть, как они выходят, все припадали к окнам...

– Меня из русской науки выставили, – мгновенно откликнулся Боярский, словно только и ждал повода, – я теперь безродный космополит. Ты, Мох, вроде бы хороший мужик, а гонишь фашистскую х@рню! – У вас, назовешь себя русским, и сразу записываете в фашисты.

Великая сибирская река – не поверишь, что это река, – ее полированная сталь так явственно вздувалась и уходила за горизонт, что было очевидно: за горизонтом синеет не другой ее берег, а именно горы на другом, невидимом берегу. Внизу на водной глади стыли океанского размаха, но совсем не впечатляющие в сравнении с рекой,…

Любой порядочной стране нужен свой фронтир – зона расширения мира, прорыв в небывалое, гравитационное поле для романтиков и авантюристов, которые и творят Историю. А у нас наше начальство отняло Историю, – «под руководством коммунистической партии» – какая тут может быть романтика, романтический герой должен противостоять…

Ученую братию он так и продолжал считать маменькиными недоделками, уважал он только тех, кто ворочал тыщами народу, составами металла, гроздьями боеголовок, и потому его так и не удалось втянуть в научное фрондерство: ну и что, что вы умнее в своих закорючках? – они вами командуют, а кто командует, тот и умный.…

Что новая жизнь принесла – такси прибыло через десять минут. Зато она же, среди прочих ненужностей, нафаршировала город еще и автомобилями, – от светофора до светофора такси ползло по полчаса.

А в залах абстракционистов ты немедленно становишься ретроградкой, поскольку не умеешь притворяться: вынести в больших количествах это невозможно, глаз и разум сами собой ищут знакомых форм и, находя, благодарно их фиксируют, а не находя, страдают от голода.

– Вы, мужики, смотрите ужасно примитивно. Вы думаете, существует только физическое насилие. А можно насиловать авторитетом, возрастом, чувством жалости, вины… – Красотой, щедростью, остроумием, славой… – Не надо окарикатуривать. – Я бы рад окарикатурить, да некуда. Меня, оказывается, тоже всю жизнь насиловали.

Древние евреи понимали: сила жаждет, и только печаль утоляет сердца. Обаяние силы уничтожается страхом, который она внушает. Вот и американским хищникам неплохо бы вкусить какой-нибудь печали, чтобы они научились дозировать внушаемый ими страх.

Проклятое начальство так долго преследовало всякую оригинальность, что мы теперь и в сумасшедшем видим только оригинала.

Олег с детства усвоил героический набор: «гениальный ученый умер в нищете» – и поэтому полагал, что чем больше разрыв между талантом и доходом, тем почетнее.

– Немецкие врачи… путем бесчеловечных экспериментов… открыли… что лучше всего отогревает… обнаженное женское тело. Галка вскинула заспанные мохнатые глазки из-под свалявшейся челки: – Что, правда, что ли? – Неправда. Но спасибо… за готовность.

«Эх, не хочу я воевать, я не умею воевать, войны не надо мне опять», – чтобы с удивлением обнаружить, что они помнят и последний куплет: «Я зарою свой линкор между высоких гор!» – Может, еще раз сбацаем на языке оригинала, ин инглиш? Я тебе могу надиктовать слова! – прокричал ему в ухо Боярский, и Олег отчаянно замотал…