5

Я не большой почитатель философии и с философскими текстами у меня отношения трудные – может быть, я просто не умею их правильно «готовить». Так или иначе, читая Платона или Маркса, я возмущаюсь до глубины души, талмуды Гегеля и Канта вызывают у меня суеверный ужас, а рассуждения, скажем, Хайдеггера и Гуссерля кажутся мне скучнейшим из всего написанного. При всей своей философской ограниченности, я очень люблю тексты Ницше. Думаю, отчасти это связано с его стилем изложения – он яркий, афористический и не в пример понятней многих других. Но дело не только в стиле, дело и в его идеях, которые близки и понятны, которые продиктованы волей к жизни.
В «О пользе и вреде истории для жизни» Ницше заступается за эту самую волю к жизни, за саму жизнь и движение вперед, которое вытеснила из человеческих душ история и историческое мышление. Может показаться, что он не воспринимает историю как таковую, но подобное заявление такая же чушь как рассуждения об аморальности и нацизме в его текстах – конечно, если очень захотеть, можно верить в то, что белое на самом деле черное.
Он говорит в первую очередь об избытке истории, которая становится инструментом консервации прошлого и лишает людей возможности быть счастливыми, потому что они не могут забывать. Забывать, переживать каждый момент заново – это означает мыслить неисторически и быть счастливым. А что же с теми, кто мыслит исторически и преклоняется перед историей? Они смотрят только назад, собирают покрывающиеся пылью факты, перепевают их на удобный лад и "страдают болезнью слов, не доверяя никакому собственному ощущению".
Историю Ницше разделяет на три типа: монументальную, антикварную и критическую. У каждого типа есть свои достоинства и недостатки, тем ни менее, большинство критики достается антикварному мировоззрению, а меньшая часть – монументальному, вдохновляющему людей на подвиги. Однако избыток любой истории неизбежно ведет к регрессу, и история становится центром жизни. В качестве аргумента Ницше рассуждает о том, что понятие «образование» стало тождественно понятию «историческое образование», что на самом деле нелепо. История необъективна, потому что она пишется и переписывается теми, кто является частью исторического процесса и не в состоянии подняться над ним, засоряя науку субъективизмом, который воспринимается нацией как данность. Исторические гении чрезвычайно редки, но именно им должна принадлежать привилегия писать историю – да, Ницше меритократ, но кто сказал, что демократия лучше меритократии? Распространенный стереотип о демократии как об идеальной форме правления вызывает уйму необоснованных нападок на Ницше, тогда как его критика демократии и христианской морали хоть и специфична, но отнюдь не безосновательна. Почему если не демократия так сразу тоталитаризм, и если не христианская мораль, то никакой морали вовсе?
Тем ни менее, избыток как субъективизма, так и объективности одинаково плох – нужно и то, и другое. И Ницше не отнюдь не столь радикален, как может показаться, даже в отношении так яростно критикуемой им истории: потому что он прямым текстом заявляет, что историческое и неисторическое одинаково необходимы. Историческому, впрочем, не хватает элемента творчества, мифа, необходимых для того, чтобы служить жизни, а не ставить жизнь на службу себе. И с этим можно бесконечно спорить, но нельзя не признать, что если воспринимать текст без шелухи, в нем очень много стоящего – и правильного.