5 История сестры Марфо-Мариинской обители милосердия... или "И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях..."

"Чистый понедельник" - пожалуй наиболее светлый рассказ из сборника "Тёмные аллеи" Ивана Бунина. И связано это с тем, что в нём Иван Алексеевич обращается к теме для меня близкой. В центре "Чистого понедельника" лежит история сестры Марфо-Мариинской обители милосердия. Неприятие главной героиней рассказа всего мiрского отражается в её образе жизни:

"Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом...
на курсы ходила скромной курсисткой, завтракала за тридцать копеек в вегетарианской столовой на Арбате); и насколько я был склонен к болтливости, к простосердечной веселости, настолько она была чаще всего молчалива: все что-то думала, все как будто во что-то мысленно вникала; лежа на диване с книгой в руках, часто опускала ее и вопросительно глядела перед собой: я это видел, заезжая иногда к ней и днем, потому что каждый месяц она дня три-четыре совсем не выходила и не выезжала из дому, лежала и читала, заставляя и меня сесть в кресло возле дивана и молча читать..."

Героиня сознаёт своё духовное устроение, свою надмiрность и выражает противление институту брака:

" Вскоре после нашего сближения она сказала мне, когда я заговорил о браке:
— Нет, в жены я не гожусь. Не гожусь, не гожусь..."

Рассказчик поначалу не придаёт этому особого значения, полагая что со временем героиня изменит своё решение:

"Это меня не обезнадежило. «Там видно будет!» — сказал я себе в надежде на перемену ее решения со временем и больше не заговаривал о браке..."

Главный герой ещё не осознаёт глубинные причины этого отказа. Для него до поры, до времени кажется диковинкой её религиозность. Прозрение приходит слишком поздно, когда героиня уже твёрдо уверовала в своё предназначение и готова покинуть мiр:

"Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский, вятский!... "

"Уже давно стемнело, розовели за деревьями в инее освещенные окна...
— Тут есть еще Марфо-Мариинская обитель, — сказала она..."

Но это решение приходит к героине неспроста. Неспроста вводит Иван Бунин в ткань повествования и Марфо-Мариинскую обитель милосердия, и великую княгиню Елизавету Фёдоровну Гессен-Дармштадтскую, основательницу этой обители:

"На Ордынке я остановил извозчика у ворот Марфо-Мариинской обители: там во дворе чернели кареты, видны были раскрытые двери небольшой освещенной церкви, из дверей горестно и умиленно неслось пение девичьего хора. Мне почему-то захотелось непременно войти туда. Дворник у ворот загородил мне дорогу, прося мягко, умоляюще:
— Нельзя, господин, нельзя!
— Как нельзя? В церковь нельзя?
— Можно, господин, конечно, можно, только прошу вас за ради бога, не ходите, там сичас великая княгиня Ельзавет Федровна и великий князь Митрий Палыч..."

Пожалуй, ни в одном другом своём рассказе Бунин так подробно не описывал Москву "духоносную". Тут и храм Христа Спасителя, и Новодевичий монастырь, и собор Василия Блаженного, и Марфо-Мариинская обитель милосердия и др. Для усиления эффекта автор вводит в свой рассказ также колокольные звоны, церковное пение:

"— Как хорошо. И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях. Недавно я ходила в Зачатьевский монастырь — вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! А в Чудовом еще лучше. Я прошлый год все ходила туда на Страстной. Ах, как было хорошо! Везде лужи, воздух уж мягкий, на душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, ее старины... Все двери в соборе открыты, весь день входит и выходит простой народ, весь день службы... "

И мощным диссонансом этому духовному великолепию выступает сцена "капустника" во МХАТе. Сцена весьма хороша, тут и Станиславский с Москвиным, и Сулержицкий и Качалов:

"на большого Станиславского с белыми волосами и черными бровями и плотного Москвина в пенсне на корытообразном лице, — оба с нарочитой серьезностью и старательностью, падая назад, выделывали под хохот публики отчаянный канкан...
"скользя, подлетел маленький, вечно куда-то спешащий и смеющийся Сулержицкий, изогнулся, изображая гостинодворскую галантность, поспешно пробормотал:
— Дозвольте пригласить на полечку Транблан..."
К нам подошел с бокалом в руке, бледный от хмеля, с крупным потом на лбу, на который свисал клок его белорусских волос, Качалов, поднял бокал и, с деланной мрачной жадностью глядя на нее, сказал своим низким актерским голосом:
— Царь-девица, Шамаханская царица, твое здоровье!.."

Именно посещение героиней этого "капустника" и явилось катализатором её решения покинуть мiр и уйти в Марфо-Мариинскую обитель милосердия. Именно там, по прошествии времени её и встречает главный герой:

"Но только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными глазами, с большой свечой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, — уж не знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня... Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот..."

Удивительно, но этот прекрасный рассказ Иван Алексеевич написал в 1944 году 12 мая. Вместе с тем в нём очень сильно ощущается бунинская ностальгия по утраченной Руси...