В Грузии советскую власть... «Мой театр»

В Грузии советскую власть уст в 1921. Семья матери постепенно теряла свою собственность( муз шк в Кутаиси был домом бабушки мамы Цискаридзе). А вот у семьи отца все сразу забрали. Оставили только летний домик в 25 км от города, около деревни Багдати. И когда советская власть дошла, семья дела, чтобы выжить, поменяла фамилию. Как гласит предание, ее местный дворник записал на себя. Сказал, что это его семья. Вот откуда появилась фамилия Цискаридзе. ( ца- значит  небо, кари - врата. Цискари - имеет два значения. Если слово произносится утром - это заря, если вечером - первая звезда. Все, что первым появляется на небе, является небесными вратами и зовется «цискари»).

В Багдати родился Маяковский. Отец Маяковского служим лесничем у бабушки мамы Цискаридзе.

Дядя жил в Абастумани. В 19 в он наз Аббас- Туман и получил известность, когда там поселился Великий князь Георгий Александрович-младший брат Николая 2. За год до своей смерти от туберкулеза он пригласил к себе художника Михаила Нестерова, чтобы тот расписал дворцовую церковь Александра Невского. Нестеров работал там несколько лет и создал около 50 работ.

У дедушки была огромная библиотека. Мама без книг вообще жить не могла: если у неё появлялась свободная минута, она читала.

Теперь я понимаю, почему мама повсюду меня таскала, буквально впихивала в меня все, что только можно. Хотела, чтобы я видел все своими глазами.

В балете мне нравились все спектакли. А в опере в приоритете был Верди: «Риголетто», «Аида», «Травиата», «Трубадур»; «Иоланта» Чайковского и, грузинские оперы «Латавра», «Даиси». Особенно любил «Кэто и Коте» Долидзе.

Помню, с «Трубадура» измученная моей любовью к театру мама меня хотела вывести - я кричал: «Нет, ее ещё не сожгли!».

Гениальный пианист Святослав Рихтер. Гений Владимир Горовец.

«Я тебя никуда одного не отпущу,-сказала мама.-Мы живем в Тбилиси, а в Тбилиси нет хореографического училища!» Вопрос был закрыт .

Мама была очень воспитанным человеком. Она не говорила громко. Она была танком в образе кошечки: проезжая, не оставляла от оппонента следа, буквально закатывала в асфальт, но делала это всегда с доброй улыбкой и милой необходимостью. Мама всегда добивалась своего.

«Хорошо. Ты хочешь по-мужски, значит, жить? Ладно. Но ответственность будет больше, чем у взрослого мужчины. Попробуй теперь сделать что-то не так!»

Илико Сухишвили и Нино Рамишвили создали грузинский танец «Лезгинка». Сами лезги, то есть дагестанцы, к этой пляске вообще никакого отношения не имели, у них такого танца и в помине не было .

«Принесешь хоть одну тройку - вылетишь в окно». Мама

Мама сказала: «Не прочтешь-не встанешь». «Дознание» проходило по всему тексту, «с пристрастием».

К моменту поступления в Московское училище моими любимыми режиссерами были: в театре - Георгий Товстоногов и Франко Дзеффирелли в кино. Фильмы П. Пазолини, Ф. Феллини, Л. Висконти для меня были обычным делом. «И корабль плывет…» или «Ночи Кабирии» я мог сыграть от начала до конца, не то что рассказать. Мои одноклассники даже не знали, что такое существует. Имена Чехова и Шекспира были для них пустым звуком. Мне в свои 13 лет не о чем было с ними разговаривать. Я оказался абсолютным чужаком среди своих сверстников.

Он не знал, что эту оперу я могу всю спеть, так же как станцевать весь «Дон Кихот», за всех.

Самым большим препятствием на ее пути к отъезду в Москву оказался мой отчим. Хотя он любил ее, на руках носил. Но мама сказала: «Мне сын дороже мужа». И уехала… Ради меня она как женщина себя сознательно похоронила. Она под мои ноги подложила всю себя и все, что у неё было. Все, что она делала, она делала для меня. Я только в 28 лет смог все это осознать.

Баба, которая всегда меня учила всем помогать, перед смертью сказала: «Ника! Никогда никому не помогай, не верь людям!» Но я верю по-прежнему.

Я был готов выходить на сцену хоть в вальсе, хоть ковриком, хоть цветочком, хоть ослом!

А я не просто ходил на репетиции, я ж сзади прыгал и смотрел на репетитора глазами больной собаки, потому что я танцевать хотел!

Я получил доступ к Театру. Каждый день я был везде. Я смотрел все каждый день: каждый день слушал оперу, каждый день смотрел балет. Не пропуская ни одной репетиции на сцене, я сидел в кулисах. Я в Большой театр приходил и не выходил. Наконец я до него дорвался! Я вдыхал Театр, украдкой гладил и целовал его стены.

Fouetté я мог скрутить даже на ресницах!

Я приходил утром на класс, потом шел на репетиции кордебалета. В 14:30 они заканчивались, и с 14:30 до вечернего спектакля у меня шли сольные репетиции: Французская кукла, Конферансье, Меркуцио. Потом был либо спектакль, либо опять репетиция кордебалета. В ночи почти в бессознательном состоянии я тихо плелся домой. Если честно, не помню, где я ел, когда я ел, что я ел. Но я был так счастлив!

Жюрайтис шагнул ко мне: «…Я вас поздравляю, но будьте бдительны, вы скоро поймете, о чем я вам говорю, вы же умница».

Когда я гримировался, в раздевалку ввалился один очень завистливый и не очень успешный артист. Он сел напротив и стал говорить мне в лицо ужасные гадости, что я уродливый, блатной, недостойный работать в этом театре… До самого моего выхода на сцену продолжал говорить отвратительные вещи. Меня это вывела из себя? Нисколько! Я был в себе абсолютно уверен и знал, кто тут талант, а кто бездарность. У меня в этом смысле Пестов натренировал!

Пётр Антонович всегда перед выходом на сцену говорил мне много, мягко говоря, неприятного. А в выпускном классе он год был занят тем, что каждый раз доводил меня до слез. Сначала я лил слёзы, а затем слёзы высохли, и я мысленно посылал Пестова «по известным адресам«. И потому, когда нечто подобное со мной пытались проделать в театре, это было «артель – напрасный труд«. Помню, я тогда позвонил Пестову и сказал: «Пётр Антонович, вы меня выдрессировали! Всю жизнь буду стоять коленопреклонным перед вами. Я понял зачем вы это делали«. Он хмыкнул: “Коля, видишь, как хорошо, что у тебя с психикой и хорошо, что ты это понимаешь. Многие этого не поняли”.

Помню, как однажды, тринадцатилетним подростком, я возвращался домой после «Спящей красавицы» в ГАБТе. Дезире танцевал поразительно красивый артист - Юрий Посохов. Ногами он делал бог знает что, хоть и учился у Пестова, но лик имел ангельский - белокожий, светловолосый, голубоглазый. И вот я, весь такой приплясывающий, вдохновленный, спускаюсь в метро. На дворе ноябрь или декабрь, я уже тепленько одет, в шубейке какой-то страшной. Вскакиваю в вагон метро, встаю около двери, на ней надпись: «Не прислоняться». Все внутри меня поет, я представляю себя Дезире, на худой конец Голубой птицей…и вдруг! В темном стекле вагона я вижу своё отражение - ужасную физиономию в ужасной шапке. Это после ангельского лица Посохова! Я еле дотерпел до «Фрунзенской» и, выскочив на улицу, так разрыдался, не понимая, идти к Москве-реке сразу, искать камень, чтобы утопиться, или что?!

На второй неделе работы в ГАБТе произошел смешной случай. Меня заняли в балете «Корсар», в массе. Там у меня произошла заминка с походкой. Корсар - брутальный персонаж, морской волк! У него и пластика соответственная, а я привык благородно ступать с носочка. И все подряд меня учили, как надо ходить. Скоро я ходил как положено, гордо выпятив тощую грудь, наступая по-мужски, с пятки.

И вот спектакль. Я весь в образе, мужественный такой, пятками по сцене «бум», «бум»! Настало время присесть. А место мне досталось «козырное», в самой середине сцены. Я сел, понимаю, что меня с любой точки зрительного зала хорошо видно. Гордо сижу. Солисты танцуют. Я поворачиваю голову, вижу- весь кордебалет, глядя на меня, трясется от смеха. Слышу шипение из-за кулис со стороны педагогов. И с ужасом понимаю, что, забывшись, сижу, как принцесса Аврора в «Спящей красавице», грациозно положил одну ножку на другую, оттянув «подъем» и скрестив на коленочках ручки…

В 20 лет женщина имеет лицо, которое дала ей природа, в 30 - которое она сделала себе сама, в 40-то, которое она заслуживает. Шанель

У Марины Тимофеевны Семеновы было несколько стадий «обучения»: сначала она тебя не замечала на уроке, потом очень сильно ругала, потом начинала хвалить. Вот что бы ты ни сделал, она говорила: «Ах, как красиво! Ой  ну, лучше всех. Вы видели?». Это продолжалось долго. Все понимали, что она издевается, а человек, не знавший ее характера, верил абсолютно, что в нем воскресла Анна Павлова. А потом в один прекрасный день она подходила и говорила: «А чего это ты не можешь ничего?»

Сильви Гиллем была не просто звезда, она была Enorme, Великая, Незаменимая.

Дали мне партию Дона Хуана в балете Веры Боккардо «Любовью за любовь». Я приуныл, эту роль ни один приличный артист не исполнял. Мама с Пестовым сели прямо у меня перед носом. К концу балета мама уже имела озадаченный вид.

Прихожу домой, начинаю маме выговаривать:  «Мы кланялись. Понятно, Пётр Антонович не аплодирует, он невоспитанный человек. Но ты-то - воспитанный человек, ты что, аплодировать не умеешь?» Она мне: «Никочка, какое право я имею аплодировать? Все же знают, что я твоя мама! Представляешь, какой позор, вдруг кто-то скажет-сумасшедшая, своему ребенку аплодирует». Я говорю: «Мам, все равно, там же на сцене стоял не только я, стояли мои коллеги, ты могла им аплодировать». Слышу: «Ну, они танцевали не очень хорошо, чтобы я им аплодировала». Они правда танцевали, как умели. Я не унимался: «Хорошо, но, может быть, тебе что-то понравилось? Хоть что-то. Ты два часа смотрела балет!» Тут мама ответила не задумываясь: «Ты в тюрьму хорошо ушёл, с достоинством, голова высоко поднята была!»

Маша Былова мне рассказывала, как уже под конец карьеры, а она из простой семьи, позвала своего отца в театр: «Пап, я - народная артистка, я всю жизнь танцую в Большом театре. Может, ты когда-нибудь сходишь, на меня посмотришь?» Он говорит: «Доченька, я же был на выпускном экзамене». Она говорит: «Это было 25 лет назад». А он ей в ответ: «Слушай, вы, когда страдаете, вы ногу поднимаете. Вы когда радуетесь, вы ногу поднимаете. Он приходит - вы ногу поднимаете, он уходит - ногу поднимаете. Я это уже видел!»

Я спрашиваю: «А почему, Марина Тимофеевна, обязательно до ста лет?» Она говорит: «Ты знаешь, когда я танцевала в Париже, вся белая эмиграция пришла меня поприветствовать. Ко мне заходили после спектаклей и князья, и генералы, и артисты…» У Семёновой в 1935 году был грандиозный успех на сцене Парижской оперы. «Не зашла ко мне в ложу только Матильда Кшесинская…» – «А почему?» – «Понимаешь, я была женой дипломата, – продолжала Марина, ее мужем на тот момент был Лев Карахан. – А Кшесинская была женой Великого князя. И она сказала, что ей не по рангу ко мне заходить. Она прожила девяносто девять лет с половиной, я хочу пережить эту стерву!» – сказала Марина Тимофеевна, попивая винцо. И пережила!

Л. М. Карахан реабилитирован в 1956 г, Семенова Мария была его гражданской женой. Они жили в особняке, выходящем торцом на Садовое кольцо, туда потом Л. Берия с семьей въехал.

Мария Максакова, тоже была женой репрессированного дипломата, Я. Х. Давтяна, должны были сослать в Новосибирск. У меня есть копия этого документа. Там рукой Молотова написано: «Нельзя пускать все по течению». Почему их не тронули - тайна…

Тогда я первый раз понял, как он любит нас – своих учеников, как безумно переживает, как он зависим от нашего успеха и как для него все это важно. Один из немногочисленных друзей Пестова как-то мне сказал: « Петька всю жизнь комплексовал, что он не премьер, хотя фанатично любил балет». И потому всю свою любовь к профессии, всю свою энергию, весь свой комплекс нереализованности Пётр Антонович вложил в своих учеников.

Я сейчас очень хорошо его понимаю, потому что каждый раз, когда мои ученики выходят на сцену, я танцую вместе с ними. Когда заканчивается спектакль, у меня такая потеря энергии, как будто я сам только что танцевал. Во время спектакля я то подпрыгиваю, то у меня схватывает спину. Я понимаю Пестова, который все время стоял в кулисе, бледнел, трясся, голосил, пытаясь таким образом нам помочь и поддержать.

Звонки Улановой Галине Сергеевне - это отдельная «песня». Звоню, она берет трубку и говорит: «Здравствуйте, кто ее спрашивает!» Представляюсь, понимаю, что Галина Сергеевна голос изменила. Если она хотела со мной разговаривать, следовала фраза: «Сейчас я посмотрю…» А если звучало: «Ее нет дома», значит, разговор не состоится. Семенова бы в жизни так не сделала, она просто не сняла бы трубку. Тут другой характер.

Известный исторический анекдот. Когда М. И. Петипа ставил балет «Царь Кандавл», Лев Иванов, исполнявший одну из главных партий, все время спрашивал хореографа, когда же наступит его очередь что-то делать на сцене, тогда Мариус Иванович ответил: «Не волнуйся, Иванов, в последний акт у тебя будет большой мизансцен!» И действительно, Иванов появлялся на сцене и сидел там весь акт!

Не зря мама за мое пристрастие к «собирательству» называла меня «сыном Плюшкина от Коробочки».

И эти полтора часа «радио» Семеновой не выключалось. Она не просто уничтожала Богатырева, она его эксгумировала, сожгла, развеяла его прах по всему миру, собрала по кусочкам и ещё раз уничтожила. Если Семенову доводили, она входила в такое состояние ража, что моментально выпивала из окружающих всю кровь.

Ни один мужчина в доме, где я рос, не позволял себе сидеть, когда женщина входила.

Свои колеты к «Жизели» я подарил Театральному музею в СПб. У них целая коллекция костюмов, созданных великими кутюрье для балета. Вместе сними я отдал и крест Альберта, подаренный мне Юбером Живанши, и берет с его брошью.

«Почтовые ящики» так в СССР назывались закрытые предприятия, работавшие на оборонную промышленность.

Когда Семёнова пришла на представление к Гельцер – “ хозяйка” балета большого театра, та, оглядев ее с ног до головы, сказала: « Ты мне нравишься, тебе отдам свое положение, а этим дурам нет!”

Именно Марине Семёновой  мы во многом обязана тем, что болит не был запрещен в Стране Советов. Ленин, заявив, что важнейшим из искусства является кино, относил болит к буржуазным пережиткам, которые следовало искоренить. Были подготовлены соответствующие документы. Но смерть вождя в 1924 году отсрочили решение этого вопроса.

Луначарский вместе с Вагановой инициировали приезд из Москвы в Ленинград в 1925-м году специальной комиссии, которой предстояло вынести вердикт “быть или не быть” балету в Советской России.

Говорят, что комиссаров пригласили на выпускной концерт учащихся Ленинградского государственного академического театрального балетного училища, который состоялся 12 апреля 1925г. В нём в балете “Ручей” блистала лучшая ученица Вагановой – шестнадцатилетняя Марина Семёнова. Её танец произвёл на комиссию такое сильное впечатление, что впоследствии стал серьезным аргументом для сохранения балетного театра в РСФСР.

3 сентября 1925г. вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) « О сохранении Ленинградского балета», отменившее решение предыдущего Политбюро, которое звучало так: «О закрытии балетного театра в Ленинграде».

Семенова: « Каждый раз, когда ты будешь встречать человека, которому надо помочь, у которого есть способности, помогай. Профессия отдается бескорыстно!»

Лакотт, как «балетный археолог», обладал отличным даром хореографической имитации. Я имею в виду романтические балеты первой половины 19-го века в стиле Марии Тальони.

Все надо делать для себя самой. Марлен Дитрих. Известно, что она даже цветы сама заказала на собственные похороны.

Готовяст танцевать «Шахерезаду», я читал книги, смотрел эскизы Л. Бакста, фотографии, связанные с «Русскими сезонами» С. П. Дягилева. Сшил себе роскошный костюм, стараясь воспроизвести все его детали, включая серьгу в ухе. Как же мне досталось от критиков Москвы и Московской области! Мол, как обычно, Цискаридзе решил выделиться. Мои рассказы о том, что Михаил Фокин танцевал с серьгами, а у Вацлава Нижинского были не только серьги в ушах, но и кольца на руках, только подлили масло в огонь. Но к этому моменту подобные выпады меня уже не задевали. Где-то даже было жаль этих убогих людей, они же книг не читают.

В конце 19-го века в Грузии провели литературный конкурс среди молодых поэтов. Выиграл его Джугашвили, чьи сочинение особенно высоко оценил сам Илья Чавчавадзе, поэт и реформатор грузинского языка Джугашвили было 14 лет.

Это победа стала одним из главных оснований для того, чтобы Иосифа взяли на обучение в Тбилисскую семинарию. По закону там имели право учиться исключительно отпрыски родовитых семей или дети священнослужителей.

Джугашвили в юности был признан классиком грузинской литературы.