На Бердичевский ярмарок... «Сказки и бывальщины»

На Бердичевский ярмарок съезжаются жиды и поляки, цыгане и москали, татары и калмыки; съезжаются с Подолу и с Украйны, с Крыму и с Черноморья, с Волги и с Днепра, с Дону и с Подмосковья, из Бессарабии и с Литвы, из пограничной Неметчины, из Галиции, из города Львова, что по-ихнему Лемберг. А продают там всякую всячину, как говорят: и ветчину, и ржавчину; и покупают то же, и воруют то же, всякую всячину, а именно что попадётся.

Приехал туда верхом на краденой кобылёнке цыган бородатый. Он отродясь на своих лошадях не езжал для того, что у него своих не бывало; мне, говаривал он, не из чего обзаводиться лошадьми, да и хлопот с ними много; а ворованную не так жаль, хоть и без корму день-другой простоит, да и продать-то её можно посходнее; за купленною надобно ходить, надо её беречь, и холить, и кормить, да и деньги выручить - она не в пример дороже краденой обойдётся! Итак, он приехал на ярмарок на краденой кобылёнке верхом, с сыном вдвоём, продал её и поглядывал, не будет ли ещё где поживы. Жид вороватый, оставив рано утром батрака Ивана стеречь брыку свою, надел праздничный чёрный халат, который прозывался "латка на латке латкой погоняет", надел чёрные короткие лосинные панталоны, которые одноверец его, скорняк Берка, выделал ему целиком из телячьей шкуры, натянул нитяные чулки, стоптанные башмаки, ермолку, из которой добывал на выварке по два раза в год фунтов по пяти сала, нахлобучил мохнатую шапку, плисовый верх которой давным-давно моль съела и крысы на гнёзда растаскали. Вырубил фейеру, закурил краковскую деревянную трубку, взвалился на куцую клячу и повёл пару, рыжую да чалую, в поводах на водопой. А цыган бородатый за ним, за ним, давай улаживать и вглядываться в кляч жидовских, будто которая из них ему по масти, не то по статям приглянулась.

- Чего ты на чужое добро заришься, - спросил жид, - завидно, что ли, тебе?

- Продай! - сказал цыган.

- Купи, - отвечал жид, - у меня для доброго парня, каков ты, заветного нет, продам, пожалуй, и раввина!

Другой жид, подслушав со стороны последние слова Ицьки, стал его за это бранить:

- По крайней мере, - говорил он, - не вслух такие речи говори; если отец Авраам услышит это, так он под землёй перевернётся!

- Ниц не шкодзи, - отвечал Ицька, - пусть его; завтра ты продашь и меня самого, и раввина, и себя, если кто тебе посулит за нас всех, гуртом, три копы враздроб по полтине, и тогда отец Авраам снова перевернётся и, стало быть, ляжет себе по-прежнему на спину!

Между тем цыган бородатый подошёл к Ицьке, жиду вороватому, стал смотреть в зубы клячам его, божился, что одна сапатая и с мокрецом, другая запалена и разбита на передние ноги, третья на задние, а сам той порой положил куцой клячонке, на которой жид вороватый сидел, чесноку в уши; от этого кляча начала жида бить, замотала головой, начала лягать задом и передом и понесла. Жид вороватый скорчился, как заяц в логовище, прижался к кляче, словно прирос, оплёлся ногами и руками, глаза зажмурил и скоро по чистому полю и с клячею своей из виду ушёл. Тогда цыган бородатый поймал одну из кляч жидовских, которых жид вёл в поводу и со страху упустил из рук, сел не неё, гнал сломя голову по всем улицам Бердичева вплоть до табора своего цыганского и здесь принялся переделывать жидовскую клячу по-своему, чтобы её никто не мог признать. Он подковы содрал и схоронил в мешок свой, на старое железо, на лом, хвост обрубил вплоть по самую репку и продал жидам на гренадерские султаны, щётки и уши остриг, копыта подчистил, смочил правый окорок водою, взъерошил шерсть и поставил тёплым железом фальшивое тавро наподобие того, как наши барышни, бывало, кудри завивали, а потом свалил её, счистил терпугом зубы, на которых чёрные чашечки означали побольше двенадцати годов, и поставил жегалом, раскалённым железом, новые, которые показывали шесть. Потом надел он на клячу новую, сыромятную обротку или недоуздок, посадил на неё сына и повёл на ярмарок продавать.  Здесь бедный жид вороватый уже похаживал, затылок почёсывал и торговал лошадей; ему надо было ехать домой и прикупить третью клячу вместо той, которую цыган у него увёл. А цыган бородатый, выхваливая товар свой, щёлкал мальчика, сына своего, который сидел на кляче, бичом по ногам так, что тот ревел, что коза на привязи, а сам приговаривал:

- Вот добро золотое, вот добро! Мой конь и в воду и в огонь; видите, люди добрые, мальчик плачет, слезами заливается, с конём своим дорогим прощается. Эх, жаль батьки, да вести на погост, жаль коня, да копейка нужна!

А жид вороватый уши развесил и бороду распустил; думает: вот чалая клячонка, на мою похожа, и пара моей рыженькой, коли не под масть; дай, куплю; переглядел её, перещупал кругом, нашёл по зубам шести годов и заплатил цыгану бородатому за неё 50 злотых, по-нашему 30 рублей, чистыми денежками; цыган положил денежки в гаманец, побожился, что дёшево продал, подал жиду из полы в полу сыромятный повод, заставил сына ещё поплакать по кляче да и был таков. А жид приехал к брыке своей и приказал батраку Ивану закладывать лошадей.