— Каждый раз одно и то же! — раздраженно продолжала Фло. — Вечно ты ноешь и ноешь! — Она перешла на скрипучий гнусавый фальцет: — «Возьми меня с собой! Возьми меня собой! Я буду вести себя хорошо!»
Марджи подняла глаза на мать, не понимая, кого та передразнивает. Она не знала людей, которые так разговаривают.
Фло прочитала мысли дочери.
— Да, да! Я тебя имею в виду! Не притворяйся, будто тебе невдомек. — Горестный тон матери внушал ребенку мучительное чувство вины. С каким-то рассеянным негодованием женщина продолжала: — Ты такая же, как твой отец. Никогда вы не знаете, чего хотите. Даешь вам то, что вам, по-вашему, требовалось, а бываете ли вы довольны? Да никогда! — И далее в том же духе.
Фло не испытывала неприязни к своему ребенку. Если бы жилка ее истинных чувств высвободилась из-под затвердевших слоев тревоги, горечи и бессилия, стало бы очевидно, что она любит дочку. Просто ей больше не на кого было выплеснуть эмоции — в этом и заключалась причина ее постоянных придирок и раздражения. Марджи стала для матери символической фигурой, которой можно было адресовать свои мысли, высказываемые вслух. Никто не слушал с таким вниманием и так не силился понять. Если бы сам Господь Бог упрекнул Фло в том, что она постоянно клюет малышку, она бы сказала в свою защиту: «Да это ж ничего не значит! Ребенок не соображает, о чем я говорю». Потом, демонстрируя своеобразную женскую склонность к противоречиям, Фло прибавила бы: «К тому же чем быстрей девочка смекнет, что жизнь не сплошные цветочки да сердечки, тем легче ей будет».