Европа является континентом с нечетко очерченными границами; только лишь на севере и западе они диктуются географией. На юге и востоке, напротив, не вполне ясно, как далеко можно и нужно протянуть область экономического единства. Но на юге Средиземное море ставит естественную географическую преграду континенту, хотя даже в прошлом оно было скорее связующим, нежели разделяющим началом. Для Римской империи это был и вовсе центр, а не граница. Положение изменилось лишь вследствие арабских завоеваний в VIII— IX вв., но уже итальянские морские республики Венеция и Генуя вновь сделали Средиземное море центром своих торговых связей, а Османская империя во времена своего расцвета опиралась на Восточное Средиземноморье. Есть множество причин, по которым европейцы и в дальнейшем полагают Средиземное море границей своей политической интеграции, однако это отнюдь не снимаетнеобходимости в политической и экономической стабилизации лежащего напротив них побережья. Европа имеет жизненный интерес в том, чтобы в странах североафриканского региона был стабильный порядок.

То, что сказано относительно южной границы Европы, вполне справедливо и для ее восточной границы. Пол Валери говорил о Европе как о предгорье Азии, и в течение своей истории европейцы постоянно обращали тревожный взгляд на восток, откуда через нерегулярные промежутки времени следовали вторжения из центральноазиатских степей. В исторические времена это началось при Великом переселении народов и продолжалось до образования Русского государства, вследствие чего европейская восточная граница пришла в движение: теперь в ответ на удары из азиатской степи шли попытки европейцев растянуть на восток зону своего влияния и культуры. Именно русские имперские учреждения содействовали этому решающим образом. Вопрос о восточной границе Европы, на который едва ли может ответить география, с тех пор зависел от того, как будет в тот или иной момент воспринимать себя Россия: как более европейская или скорее азиатская держава; описанное выше сходство царской России с двуликим Янусом было отражением того факта, что и сама она постоянно колебалась между этими альтернативами. Если античные географы полагали восточной границей Европы Дон, то географы XVIII столетия, реагируя на реформы Петра Великого, отодвинули ее до Урала. Тем самым Россия стала европейской державой. По мере развития европейской интеграции эта проблема, ранее бывшая преимущественно культурной, превратилась в чисто политическую. Теперь вопрос встал так: должны ли ЕС и Россия граничить друг с другом непосредственно или же между ними следует оставить в качестве буфера Белоруссию и Украину?
Самая хрупкая из границ проходит, конечно, на юго-востоке, где сходятся друг с другом три континента — Европа, Азия и Африка. В широком смысле слова при этом имеются в виду Балканы, Малая Азия, а также Ближний Восток, которые в последние десятилетия в различной степени становились аренами боевых действий, что резко контрастировало с мирной после 1945 г. Европой. Последняя так и не пошла на значительные инвестиции в стабильность этого пространства. Взгляд на его историю показывает, что со времен Античности оно было местом зарождения весьма активных имперских проектов, однако также и целого сонма войн, которые очень рано были идеологизированы как столкновение Востока и Запада, Деспотии и Свободы. Крупными имперскими проектами, имевшими центр на этом пространстве, были Византийская и Османская империи, которые на пике своего могущества выступали в роли опасного конкурента Западной Европы. И когда Османская империя в XIX в. вступила в период затяжной агонии, европейские государства в сменявших друг друга коалициях попытались ее стабилизировать, чтобы предотвратить опасный вариант развития событий на этих территориях. Юго-восток в европейской истории изначально играл особую роль.
Таким образом, как географическое, так и политическое пространство Европы не имеет четких границ. Прежде всего на востоке и юго-востоке оно упирается в такие пограничные зоны, которые типичны для больших имперских пространственных образований. Тем не менее европейская история определяется формированием территориальных государств, которые в ходе своего развития стали национальными. При этом речь идет о форме политической организации, основанной на принципе фокусировки на границах; границы национального государства являются не только политическими и экономическими, но еще и языковыми и культурными. Вырастающая именно из этого обстоятельства однородность обеспечила то, что европейские национальные государства оказались необычно деятельными акторами на политической арене. В конфронтации между ними и империями Центральной и Восточной Европы последние почти всегда оказывались в проигрыше.

Модель устройства с подчеркнутым вниманием к границам привела тем не менее, к тому, что накопленная внутри энергия раз за разом направлялась именно к ним, так как национальные государства оказались не согласны с конкретными границами и захотели их передвинуть. Более того, взращивавшуюся на западе столетиями модель национального государства не получилось безоговорочно перенести на восток. Здесь стратегия фокусировки на границах действовала как политика дискриминации или даже изгнания этнических и национальных меньшинств*. Пущенная в ход в Европе после Второй мировой войны политика интеграции сохранила базовые принципы модели национально-государственного устройства, однако дополнила их систематическим размыванием политических, экономических и культурных границ. Разложение четко очерченных политико-культурных идентичностей считалось «царской дорогой» к преодолению европейской воинственности. Уже в 1980-х гг. при разработке шедшего к своему оформлению европейского интеграционного процесса начались события, когда модель диверсификации границ была сменена новыми вариантами их оформления. Следствием этого стали дебаты о европейской идентичности. Так возникли резкие провалы на внешних границах Европы, в которых образовались эксклюзии, и это опять же спровоцировало всё новые обращения о вступлении в ее состав, приведя к тому, что один раунд приема следовал за другим. Процесс перманентного расширения ЕС был запущен, как это ни парадоксально, именно политикой фокусировки на границах.
Альтернативой этому выступает модель имперского устройства, исходящая из диверсификации разнообразных пограничных линий, из-за чего имперские пространства, как правило, имеют размытые рубежи, на которых постепенно спадают притязания центра на господство. На место границ приходят пограничные пространства. Европа, если она не хочет перенапряжения и в итоге краха, должна перенять имперскую модель начертания границ. И такой порядок в принципе уже прописан, ведь внешние границы ЕС отличаются от границ Шенгенской зоны, а те, в свою очередь, от границ зоны евро. Данную модель необходимо развивать далее, чтобы сделать внешнеполитические рубежи Европы стабильными и одновременно эластичными. К этому необходимо прибавить влияние на периферию, которое должно иметь скорее имперский, нежели межгосударственный характер. Будущее Европы, следовательно, не может быть налажено без заимствований из имперской модели устройства.