Если я сознаю, что действительно имел намерения убить его по каким-нибудь гнусным личным расчетам, и если я действительно способен чувствовать, что, конечно, не всегда бывает, всю тяжесть моего преступления, это, как я думаю, и есть истинное раскаяние. Хотя я и убийца, но во мне еще осталось некоторое нравственное достоинство. Но если я не имел намерения убить человека, и если его смерть была одинаковым несчастьем как для него, так и для меня, и если, как это часто бывает, все-таки терзают угрызения совести, настоящая причина которых заключается в моей личной неспособности ясно разобрать побудившие меня причины, прежде чем рассматривать результаты, тогда я невежественная жертва ложного раскаяния, и если я только смело спрошу себя, что ослепило меня относительно истинного положения вещей в данном случае, то найду, что зло произошло от не правильной оценки моей личности, а это есть не что иное, как скрытый эгоизм.