По-видимому, к этому времени герцог Глостер уже решил, что королевский трон подойдет ему куда больше, чем кресло регента.
<...>
Разумеется, выступление Роберта Стиллингтона было согласовано с протектором и тщательно отрепетировано.
<...>
Автору кажется, что решительный перелом в политике герцога Глостера наступил уже к 10 июня. Когда он просил Йорк о вооруженной поддержке, речь шла о подготовке к узурпации. Причин к тому могло быть несколько.
Самое банальное и очевидное — Ричард Глостер не выдержал испытания властью. Она оказалась слишком приятной, слишком притягательной, и герцог не смог отказаться от искушения стать королем.
<...>
Наконец, выяснилось, что удержать власть можно только устранив племянников.
Ричард оказался заложником обстоятельств. Он не смог смириться с поражением и предпочел пойти на предательство. Действия герцога Глостера можно назвать и более мягким словом, но никакие мотивы не могли оправдать того, что он пошел против интересов клана и погубил детей, вверенных его попечению.
В воскресенье 22 июня священник по имени Ральф Шей произнес свою печально знаменитую проповедь. Лондонцы узнали, что дети Эдуарда IV не более чем бастарды, так как к моменту заключения брака король был все равно что женат на Элеонор Батлер. Сам Эдуард IV тоже не являлся законным наследником Ричарда Йорка — его отцом был некий французский лучник. Жителям столицы напомнили, что после осуждения Джорджа Кларенса его дети были лишены права наследовать корону. Следовательно, трон должен перейти к единственному законному претенденту — герцогу Глостеру. Возможно, все это было верно, но чудовищно некрасиво.
Если верить Томасу Мору, Ричард появился на площади в надежде услышать приветственные крики, но его встретили угрюмым молчанием. Никто не протестовал, никто не высказывал одобрения. «Народ безмолвствовал». Ради власти герцог Глостер пошел на совершенно непозволительный шаг. Он прилюдно растоптал честь дома Йорков, унизил память обожаемого лондонцами Эдуарда IV и жестоко оскорбил собственную мать.
<...>
Ричард поспешил исправить не слишком приятное впечатление, оставленное его приходом к власти. Он обратился к судьям и чиновникам, торжественно призвал их следить за соблюдением законов, невзирая ни на страх, ни на личную приязнь. Ричард III заверил собравшихся, что все люди, вне зависимости от звания и состояния, равны в глазах короля и имеют право на равную справедливость.
<...>
Ричард III, бесспорно, пошел против совести, но, в конце концов, все уже было сделано. Королю было 30 лет, ему должно было хватить времени и на то, чтобы заставить считать себя единственным преемником брата, и на то, чтобы подавить неизбежные заговоры. Словом, Ричард вполне мог стать одним из монархов, оставивших по себе добрую память.
<...>
Ричард III был не слишком популярен. Как минимум спорные методы захвата власти не создали ему новых сторонников.
Не улучшало отношение к монарху и то, что он опирался в основном на поддержку северных графств. Мало того, что свита Ричарда состояла в основном из северян; захватив трон, он вызвал с севера еще 5000 человек, видимо, на случай возможных беспорядков. Необходимо отметить, что в XV столетии лондонцы относились к северянам по меньшей мере предвзято. Северные графства считали дикой страной, настоящей родиной беспорядков, а их уроженцев—необразованными, воинственными людьми непредсказуемого нрава. Жители Центральной Англии опасались, что король Ричард будет править в интересах Севера, что именно туда пойдут государственные средства и что именно северянам достанутся все ответственные посты.
<...>
Любопытно, что Ричард III внес в указанную часть коронации одно немаловажное новшество. Именно в 1483 г. клятва короля, до того времени произносившаяся на французском, была переведена на английский язык. Этот жест был адресован не собравшимся в соборе Святого Павла аристократам, а всему английскому народу. Большинство англичан не только не понимало французского языка, но под влиянием Столетней войны относилось ко всему французскому с крайней неприязнью. Ричард III искусно сыграл на этом чувстве, создав в умах современников образ истинно английского монарха.
<...>
Пиры, турниры, шествия и прочие торжества были абсолютно необходимы для поддержания королевского престижа. Однако не меньшее значение имели и более приземленные меры. В кортеже Ричарда III участвовали не только аристократы, но и чиновники. В каждом городе они принимали жалобы и вершили по-настоящему справедливый суд (т.е. решения неизменно принимались в пользу простых жалобщиков). Возможно, это правосудие носило несколько показной характер, но положительный эффект был налицо.
<...>
Еще одним больным вопросом предыдущего царствования были т.н. беневоленции — якобы добровольные пожертвования в пользу короны. К концу правления Эдуарда IV они стали скорее правилом, чем исключением, и весьма напоминали регулярное налогообложение. Во время коронационного турне Лондон, Глостер и Ворчестер предложили Ричарду III беневоленции, чтобы покрыть издержки от пышных празднеств, но король ответил, что предпочитает получить сердца англичан, а не их деньги. Разумеется, горожане были в восторге. Еще большую радость вызвало то, что новый король пообещал упразднить беневоленции раз и навсегда.