Бьет в окно снег, постукивая ставнями. Февраль. Метель. Ночь. Мысли
прыгают. Чтобы заснуть, надо вообразить что-то утешительное: небо, солнце,
степь... Бьют часы... Чьи это строки -- Державина? кого-то из московской
молодежи? -- "Часов однообразный бой, металла голос погребальный..." Снег
кружится, смертью заволакивая жизнь... Однажды у Дмитриева кто-то из
стариков рассказывал, как, уезжая из Петербурга, он зашел на кладбище
Невской Лавры: "Иду между камнями, читаю надписи, что же? Нахожу всех своих
знакомых, с тем я то-то делал, с тем тогда-то жил вместе.... Отправляюсь
домой на другую сторону Петербурга, и что же? Я не встретил ни одного
знакомого лица, -- а между тем мне нет еще 50 лет!" Под снегом старый
Жьячинто, под снегом далекий и неизвестный Аврам Андреевич, под снегом
своенравная София... Снегом засыпан Гельзингфорс, снегом скрыт залив. Спите,
Бог не спит за вас... С точки зрения Бога, смерть, верно, -- светозарная
краса, и в руке ее олива мира... Сон медленно и тягуче смешивает мысли... С
миром, не с тревогой, бьет снег в ставни. Мир несет на землю холодное небо,
спустившееся метелью на московские улицы: как бы прах поколений, шурша, воя,
стуча ставнями, мчится, взывая слиться с ним каждого... В такие ночи
кажется, что путь пройден, новых земель нет впереди: челн уткнулся в
прибрежный песок того берега Леты.