Ветер принес облака, и они стелились в нескольких дюймах над почвой
плотной белой пеленой. Они клубились вокруг Гельварда, обтекая его тело.
Рот оставался ниже облаков, глаза видели их сверху.
Гельвард смотрел поверх облачной пелены. Сквозь жидкую, разреженную
атмосферу взгляд проникал далеко-далеко на север.
Гельвард очутился на краю бытия; вся громада мира лежала перед ним,
как на ладони.
Он мог бы сейчас объять взглядом весь мир.
К северу от Гельварда земля была плоской, ровной, словно крышка от
стола. Но впереди вдалеке она вздымалась вверх, симметрично изгибаясь с
обеих сторон и взрезая горизонт исполинским шпилем. Шпиль тянулся в небо,
все сужаясь, становясь все изящнее и острее, и невозможно было определить,
есть ли у этого острия конец.
Шпиль переливался яркими красками. У основания - обширные коричневые
и желтые мазки, переслоенные зеленью. А дальше на север - синева, чистая
глубокая синева, от которой становилось больно глазам. И поверх всего
этого - облака, тонкие белесые завитки и хлопья, а то и плотные скопления
ослепительной белизны.
Солнце садилось. Наливаясь пурпуром, уходило на северо-восток за
немыслимый вогнутый горизонт.
Солнце выглядело все так же. Широкий плоский диск, сплющенный по
экватору, а к полюсам, вверх и вниз, выгнутый длинными заостренными
копьями.
С того дня, как Гельвард впервые вышел из Города, он видел солнце так
часто, что облик светила уже не вызывал у него вопросов. Но теперь он
понял: его собственный мир, его планета имеет точно такую же форму.