И тут среди всеобщего... «Июль 41 года»

И тут среди всеобщего
разрушения, огня и гибели прошел слух, сразу подхваченный, что немцам подают
сигналы с земля. И повсюду стала ловить предателей и переодетых шпионов. В
одной из деревень поймали учителя. Был он не местный, за три года до войны
переехал сюда с семьей, поселился на краю деревни, и кто-то - потом уже
нельзя было установить кто - сам лично видел, как он во время налета светил
немецким самолетам, указывая, куда кидать бомбы.
К нему ворвались ночью, полосуя лучами фонариков темноту дома, в первый
момент показавшуюся нежилой. Зажгли свет, увидела его, бледного, как
преступника, и сразу все поняли. Учителя схватили. Жена, беременная,
простоволосая, кинулась отнимать его, хватала бойцов за руки, за
гимнастерки, ползла за ними по полу и кричала, кричала, перепуганные дети
подняли плач. Только в этот момент здесь можно было еще усомниться,
поколебаться как-то. Но чтобы кончить скорей, не слышать ее сверлящий крик,
учителя волокли к дверям, толкаясь, мешая друг другу в тесноте, отрывали от
себя руки жены, кидая ей вначале, как надежду: "Там разберутся...", а потом
уже молча, упорно, ожесточаясь от борьбы, от крика и плача. И если им, чужим
людям, тяжело было делать свое дело в присутствии детей и они спешили, то
ему сознавать, что дети видят, как отца схватили и силой волокут куда-то,
было нестерпимо. И не думая в этот момент о себе, ради детей, чтоб их
защитить от страха, он вырывался, хватаясь за двери и косяки, и слабые
усилия его только злили тех, кто его тащил.
- Товарищи, товарищи!.. Дети смотрят!.. Зачем хватать?.. Я сам,
пожалуйста... Не надо толкать меня!.. И, схватившись рукой за дверь, не
давая оторвать себя, он кричал, выворачивая шею:- Маша! Ты детей пугаешь! Не
надо кричать!
Его оторвали от двери и подняли, но он успел ногой зацепиться за косяк
и держался с силой, неожиданной в его слабом теле, одновременно и лицом и
голосом стараясь показать, что ничего страшного не происходит, что все
хорошо и прилично:
- Маша, успокой детей! Видишь, товарищи разберутся...
И пытался улыбнуться испуганным лицом, как бы прося подтвердить, что
они разберутся и ничего страшного не случится с ним.
Но разбираться можно было здесь, в доме, а когда его вытолкали на
улицу, на красный свет пожара и люди с ожесточенными лицами увидели его на
крыльце, пойманного и рвущегося из рук, другие законы вступили в свои права.
Толкая в спину, его повели серединой улицы среди огня и треска горящего
дерева. Мимо бежали жители, ведя за руку детей, таща на веревках коров,-
крики, детский плач, мычание животных, треск и взрывы горящих бревен, жар,
пышущий в лица, запаx горящего мяса - во всем этом стоне, вопле общего
бедствия потонула одна cудьба, один голос, взывавший к справедливости.
Из черноты ночи в свет огня выскакивали навстречу бойцы:
- Поймали?
- А-а, сволочь!..
- Отстреливался, гад!..
Толпа все увеличивалась, напирая и давя между горящими дoмами, дышала
одним жадным дыханием пересохших ртов. И те, кто только что опрашивал, уже
рассказывали другим, как очевидцы, где и при каких обстоятельствах был
пойман этот человек, подававший сигналы немцам. Его начала бить. Чья-то рука
дернула за воротник - пуговицы на горле отскочили. Доставая через спины
конвойных, сбили фуражку, множество сапог и солдатских кованых ботинок,
втаптывая и торопясь, прошло через нее. Он закрывал голову руками, cгибаясь,
жался под защиту конвойных, тех самых людей, которые выволокли его из дома,
а теперь загораживали его, поскольку на них лежала ответственность. И их
тоже били по спинам и шеям, оттого что не могли достать его.