Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка

Переливание крови (гемотрансфузия)

ПИТ – палата интенсивной терапии. Она же реанимация для взрослых. Сюда попадали все после кесарева сечения и такие, как я.

Попав сюда, я тут же позвонила мужу, рассказала, как всё прошло. На меня, конечно, зашикали со всех сторон, что разговаривать по телефону нельзя. Подключили ко мне, как и в прошлый раз, монитор, накрыли одеялом, продавили матку. Кровь, которую я теряла, врачи специально измеряли, чтоб не проглядеть массивное кровотечение. Меня попросили снять рубашку, в которой я рожала. Вообще роженицы в реанимации лежали голые, прикрытые простынёй. Никогда так не приходилось мне ещё лежать в роддоме, и потому казалось очень унизительным.

Полночь. Мне приносят на подпись бумажку о переливании крови. Я смотрю на неё и думаю: неужели всё так плохо? Анестезиолог мне любезно разъяснила, что гемоглобин у меня низкий и обязательно надо сделать переливание эритроцитарной массы, а то я, мол, у них вся вытеку.

А я так устала. Боже, дай мне сил.

В переливании я не видела ничего опасного и страшного, поскольку никогда не сталкивалась с этим лично. Теоретические знания по этому вопросу, оставшиеся в малом количестве ещё со студенчества в моей голове, склоняли меня во всём слушаться медперсонал. Мелькнула мысль позвонить кому-нибудь. Но в такой поздний час совесть не позволила никого беспокоить. Да и вопрос вроде бы не стоил того.

Я подписала согласие на переливание. Принесли кровь, стали её нагревать. И тут одна медсестра стала почему-то на меня ругаться, как будто я отказывалась от переливания. Что-то там про Европу говорила и каких-то женщин, которые отказались от переливания. Я молча это слушала. Анестезиолог стала защищать меня, сказала, что вообще-то я согласилась на переливание, и чего зря ругаться.

Позже оказалось, что эта анестезиолог была верующей католичкой, и мой поступок привёл её в восторг. Она рассказывала пришедшей медсестре о том, как я сама крестила своих детей, с таким восхищением, что я поняла, что этот случай скоро будет известен во всём роддоме. Не могу сказать, что я этому была рада, скорее наоборот, поскольку у атеистов, коих было большинство в этом учреждении, это могло вызвать только непонимание и раздражение.

– Сейчас я схожу за Гошей, и можно начинать переливание, – сказала анестезиолог. Гоша (врач) был очень недоволен, что ему не дали поспать. А медсёстры были очень недовольны, что врач не выполняет своих обязанностей. Поскольку врач обязан присутствовать при переливании крови.

– Они, – имелось в виду врачи, – видите ли, привыкли, что мы всегда сами делаем переливание, – возмущалась медсестра, – пускай-ка выполняют свою работу.

– А если не согласен, пусть идёт к главному врачу! Почему на нас всегда жалуются? Я возьму и тоже пожалуюсь на него! – негодовала другая.

Тут я некстати решила спросить и без того злого врача, насколько необходимо переливание.

– А я вообще не врач, я – маляр. Я ничего не знаю, – сказал он и вышел из ПИТа.

Вскоре врачи приступили к гемотрансфузии.

– Говорите все ваши ощущения, – попросила анестезиолог.

– Я чувствую жжение в месте, где вставлен катетер, – сказала я, сразу ощутив неприятное жжение.

– Первые десять миллилитров перелили, по правилам проведения биологической пробы переливание необходимо приостановить для наблюдения за реакцией пациента. Останавливаем переливание? – спросил врач-маляр.

– Зачем? – с изумлением посмотрела на него анестезиолог, которая была старше его как минимум лет на десять. – Не надо останавливать. Переливай по чуть-чуть дальше. Гоша, если хочешь, я могу посидеть с ней, а ты иди спи.

– Ну уж нет! Теперь-то я досижу до конца, – со злостью ответил он.

Анестезиолог ушла. Остались медсёстры и врач.

Минут через пять мне начало плохеть. Голова заболела, и меня опять начало трясти. Я сказала об этом медсёстрам, и они укрыли меня электроодеялом с подогревом. Тут я поняла, что чем больше перелитой крови, тем мне хуже. То же самое было и в родблоке, но там я ещё не была уверена, что это реакция на гемотрансфузию. Теперь же у меня сомнений не осталось.

Поскольку меня трясло, медсестра дала градусник померить температуру. Тридцать восемь и пять… Подошёл врач, стал смотреть на показатели давления на экране монитора.

– Мне кажется, что у меня повышается давление, – сказала я, чувствуя нарастающую боль в голове.

– Что надо делать, когда кажется? – ответил Гоша, намекая на то, что надо креститься. Сколько зла было в его глазах при этом! Мне показалось, что тут не только досада на то, что из-за меня ему не удалось поспать, но и нечто большее.

Я сделала усилие и посмотрела на монитор: давление было очень высоким.

– Мне не кажется, оно фактически повышается.

Врач молча ушёл к близстоящему столу. Наверное, он дал указание медсёстрам следить за моим давлением, потому что после этого они не отходили от меня и давали таблетки, понижающие давление.

Иногда из родблока приходил медперсонал, чтобы продавить матку и проверить, не открылось ли внезапно кровотечение. Если раньше это причиняло мне боль, то теперь я не замечала этого из-за ощущений при переливании.

Когда был перелит один пакет с эритроцитарной массой, я взмолилась медсестре, чтобы перестали переливать:

– Давайте пожалуйста, не будем больше переливать. Мне очень плохо.

Медсестра шёпотом ответила:

– Нельзя, надо перелить до конца.

– Но, может быть, можно хотя бы помедленнее?

– Но мы и так переливаем очень медленно. По инструкции переливать мы должны струйно.

Рядом сидящий доктор заполнял какие-то бумажки и никак не реагировал на наш разговор.

– Мне очень тяжело. Давайте остановим.

– Хорошо. На чуть-чуть.

Она остановила переливание, как мне показалось, на полминуты или даже меньше и возобновила его вновь. Этот ад продолжался почти всю ночь. Давление поднималось, давали таблетки, если не опускалось, – ещё таблетки. Никогда ничего подобного я не испытывала за всю свою жизнь. Это было похоже на какую-то месть со стороны врачей, непонятно за что.

Забегая вперёд, я скажу, что согласно выписному эпикризу кровопотеря в родах составила всего лишь 200 миллилитров. Потеря до 500 миллилитров считается нормой. В родблоке была произведена трансфузия свежезамороженной плазмы из расчета 10 мл/кг, что составило 1150 миллилитров. Затем в ПИТе было произведено переливание 980 миллилитров свежезамороженной плазмы и 620 миллилитров эритроцитарной взвеси по заключению гематолога.

Обычно выписные эпикризы выдаются только после кесарева сечения, но я попросила выдать и мне при выписке, чтобы увидеть, сколько же мне перелили крови. Заведующая послеродового отделения мне в глаза не смотрела, когда я забирала эту бумажку.

Итак, мне перелили около трёх литров крови и плазмы суммарно при имеющейся крови во мне около 5 литров. То есть добавили в мой организм половину от общего объёма крови. Само собой, это колоссальная нагрузка на весь организм.

В первую очередь, на сердце. Сердце – это насос, который качает кровь по артериям, венам, капиллярам по всему организму. Не надо иметь медицинского образования, чтобы понять, что в случае такого массивного переливания, сердце испытало перегрузку, и, как следствие, в течение месяца я испытывала сердечные боли.

Что касается анализов, подтверждающих огромный вред от переливания: ACT составил 152 Е/л после переливания, до переливания – 19 Е/л. Что такое ACT? ACT (аспартатаминотрансфераза) широко используется в медицинской практике для лабораторной диагностики повреждений миокарда (сердечной мышцы) и печени.

Во вторую очередь, переливание ударило, конечно, по печени. Печень – хитрый орган, она никогда не болит и болеть не может. Если печень разрушается, то делает это «молча». Зато могут «кричать» анализы.

АЛТ (Аланинаминотрансфераза) используется в медицинской практике для лабораторной диагностики повреждений печени. Анализы до переливания крови АЛТ 10 Е/л, после – АЛТ 276 Е/л.

Пожалуй, ещё приведу норму для женщин: АЛТ 8-38, ACT 8-40.

Откуда, вы спросите, я узнала результаты своих анализов? С некоторых пор я стала при любой возможности фотографировать свою карту, дабы быть в курсе событий. Поскольку врачи редко любят рассказывать то, что есть на самом деле. Особенно в трудных случаях.

О нагрузке на другие органы при гемотрансфузии писать не буду. Скажу лишь, что после переливания я сильно отекла, то есть почки не справлялись.

То, что мой организм не смог восстановиться после переливания до сих пор, для меня очевидно даже по внешним показателям.

Когда я озвучила всё, что произошло, гематологу Николаю Васильевичу из Гематологического научного центра, он, помолчав секунд пять, спросил: «А где это всё произошло?» Услышав название роддома, он сказал: «Запомните на всю вашу оставшуюся жизнь – в России никто никому ничего не должен!»

Акушерка Оля, которая принимала мои первые роды, и с которой я поделилась этой историей, сказала, что она мне сочувствует, что я никогда не слышала о последствиях переливаний. И она бы никогда не стала делать переливание себе, поскольку работала в реанимации и видела реакцию людей на переливание, в том числе кому. Но она также поддержала меня, заверив, что организм человека – это уникальная по своей сути живая система, способная на восстановление даже после очень тяжёлых состояний.

Хотя эти её слова меня и поддержали, я сгорала от любопытства: что же придумают медики, чтобы прикрыться? Чтобы узнать это, я написала заявление на имя главного врача, в котором подробно описала все свои претензии.

Через месяц я получила письмо – ответ, в котором было написано, что «в связи с данными анамнеза (диагностирована анемия)», в том числе низкий уровень гемоглобина 73 г/л была произведена трансфузия. «Адекватная и своевременная терапия, проведенная вам врачами, позволила предотвратить массивное коагулопатическое кровотечение, аналогичное тем, которые вы перенесли после каждых из предшествующих 3 родов».

То есть в связи с анемией, которая у меня была при каждой беременности и при каждых родах, врачи сделали мне переливание в таком огромном объёме, чем «спасли» мою жизнь.

Также меня удивила следующая фраза: «относительно вашего вопроса об изменении уровней трансаминаз в биохимическом анализе крови» (то есть АЛТ и ACT) «сообщаю, что тенденция к их росту не имеет причинно-следственной связи с полученной вами терапией».

Напрашивается вопрос: неужели врачи в роддомах, в которых происходили предыдущие роды – дилетанты? Ведь при одном и том же течении родов (я бы сказала даже, что были у меня роды, когда я и больше крови теряла: боо и даже 800 мл), тактика ведения родов была, мягко говоря, различная. Во всех роддомах, кроме этого от переливания крови врачи воздерживались, при этом выписывали меня гораздо раньше и в лучшем состоянии.

Всё это я пишу не для того, чтобы выпустить пар, а чтобы вы поняли, что хороших врачей очень мало. Остальные же часто не помогают, а вредят пациенту. Их как минимум половина! Другая половина делится на врачей, которые не наносят вред пациенту, но также и не приносят никакой пользы, и, наконец, меньшинство действительно помогают. Под словом «помогают» я подразумеваю положительный эффект от их методов лечения.