По линии взлёта

Глава 1

POV Вили

Я не хотела плакать, но слёзы сами собой катятся по щекам. Он грустно поджимает губы, смахивая большими пальцами солёные капельки с моих щёк.

– Ты бледнее смерти. – Он спокоен, в то время как меня колотит.

Я закусываю губу, чтобы зубы не стучали друг об друга. Стараюсь не моргать, чтобы не обернуться водопадом.

– Послушай, – вздыхает он, – я ведь тебе уже говорил. Ничего не изменится.

Его руки ложатся на мою талию, слегка сжимают её. Я киваю в ответ, хотя в голове барабаном стучит ответ. Все изменится. Абсолютно все.

– Всего два года. Просто надо подождать два года.

Я вновь киваю, шмыгая носом. Почему он разговаривает со мной, словно с неразумным ребенком?

– Эй, – он берет мое лицо в свои руки, – это ради нас. Я буду усердно учиться, чтобы вернуться сюда и обеспечить нам безбедное будущее.

– Ты же знаешь, что мне не нужны деньги.

– Знаю, – соглашается, но я вижу в его глазах, что он лукавит. Я не могу его за это винить. Семья Никиты помешана на своем состоянии. Они трясутся над каждой копейкой. Не дай бог, кто-то заберет у них хоть рубль. Они за него удавятся.

И мой парень мало чем отличается от своих родителей. Но это не мешает мне любить его, ведь мы выросли вместе. Почти в одном доме. Учились тоже вместе. Несмотря на свою тонкую душевную организацию, была в нем и прагматичная нотка, которая временами душила меня. И все же я почти привыкла к тому, что он хочет оставить меня в своей тени, словно фарфоровую куклу. Никита постоянно повторяет, что позаботится обо мне. И я ему верю.

– Никита, – я снимаю с себя его руки, хотя сердце глухо протестует, – тебе пора идти.

Он оборачивается к таблоиду, на котором уже засветился его рейс.

– Ты можешь полететь со мной, – неожиданно предлагает парень.

Я вскидываю голову, не понимая, шутит ли он или говорит всерьез. Такое предложение ни разу не прозвучало в течение всех его сборов, а сейчас слишком поздно, чтобы на что-то решаться.

– Знаешь ведь, что не могу, – обреченно выдыхаю. – Мама совсем не встает. Ей все хуже и хуже… – из горла вырвался хрип. – А теперь ещё и ты улетаешь… Как я одна со всем справлюсь?

– Ну, – Никита обхватывает мой затылок, прижимает голову к своей груди. Я уткнулась носом в его рубашку.– Только не плачь. Не могу смотреть на твои слезы.

Привычный аромат окружил меня. Я закрыла глаза, но затем быстро открыла их обратно, чтобы вновь посмотреть на него. Сколько я теперь его не увижу? В нем все такое знакомое. Карие глаза, обрамленные светлыми ресницами, смотрели на меня с заботой. Он тряхнул головой. Его длинные русые волосы, собранные в пучок, колыхнулись. Я как-то заикнулась о том, что ему стоит подстричься, но Никита обиделся и не разговаривал со мной несколько дней.

– Ты прилетишь на праздники?

– Я еще даже не улетел, а ты уже спрашиваешь, когда вернусь? – Никита сморщил свой нос картошкой, затем закатил глаза.

– Я уже скучаю, – говорю банальность, но это правда. Я вижу, как Никита воодушевился предстоящими переменами в своей жизни, а мне страшно. И он словно не хочет замечать этого. Грудь сдавливает обида.

Гнусавый голос объявил посадку. Никита подскочил на месте, словно его кто-то ужалил. Я отшатнулась назад, почувствовав вибрацию его нетерпения. В его глазах вижу блеск, но он отличается от той влажности, которой наполнены мои глаза. Я хмурюсь, но не говорю, как больно видеть его радость.

– Иди, – тихо выдыхаю. – Позвони, когда долетишь.

Никита наклоняется, целует меня в лоб, затем неуместно подмигивает, после чего подхватывает кофр со скрипкой, другой рукой впивается в ручку чемодана и удаляется. Я стиснула руки, провожая его взглядом, ожидая, что он обернётся, чтобы еще раз взглянуть на меня, но этого не происходит.

Никита скрывается из вида, я разворачиваюсь, пробираюсь к выходу. Картинка размывается, слезы застилают обзор. Я останавливаюсь около металлической лавочки, опускаюсь на неё, чувствуя, как подкашиваются ноги. Закрываю лицо ладонями, позволяя себе разреветься.

– Такая красивая и так горько плачешь. Любимого проводила?

Я поднимаю голову, оглядываясь, но не уверена, что обращаются ко мне. Шмыгаю носом, видя перед собой пожилого старичка. Он улыбается, садясь рядом со мной. Киваю, отвечая на его вопрос.

– Ничего, красавица. – Его сухая, морщинистая рука ложится на мое плечо. Он сжимает его, а я вяло улыбаюсь старичку, скорее из вежливости. – Вернётся твой суженный, если не дурак.

Я поправляю свои густые кудрявые волосы, шоколадного цвета, распушившиеся от зашкалившей влажности. Хорошо, что косметикой сегодня не воспользовалась. Знала заранее, что превращусь в садовую лейку.

– Я бы от такой не ушел, – продолжает дедушка, а у на моих бледных щеках вновь появляется румянец.

Я знаю, что внешность у меня весьма недурная. Большие глаза, пухлые губы. Нос, правда, немного великоват, но что поделать, зато в профиль он выглядит очень даже мило.

– Спасибо, – благодарю дедушку, протягивающего мне бумажную салфетку, стискиваю её в руке. – Конечно, он вернётся.

***

Осень не самое лучшее время для прогулок. Особенно когда небеса решают превратить весь мир в сплошной океан.

Я запрыгиваю в огромный дом, на пару секунд задерживая дыхание – не знаю зачем. Просто привычка. Дрожа от холода, быстро прокручиваюсь на месте, словно промокшая насквозь собака, пару раз подпрыгнув, чтобы смахнуть холодные капли со своего плаща и волос.

Дальше сбрасываю свои удобные ботинки, которые, похоже, не были предназначены для такой слякоти. Подошва немного раскрылась, словно просит кушать, пропуская грязную воду внутрь ботинка. Неудивительно, что у меня появилось чувство, словно я шла босиком по лужам. Блин, а они мне так нравились. Наступаю на пол, чертыхаюсь, понимая, что от меня остаются следы на только что вымытом полу.

Наполняю лёгкие ароматом корицы и порошка для чистки паркета, вновь удивляясь. В этом доме всегда стоит одинаковый запах. Неважно, что происходит снаружи. Здесь свой собственный мир, огражденный от посторонних звуков и ароматов. Я, конечно, привыкла, но иногда… хотя кого я обманываю? Я постоянно чувствую, что я чужая, вовсе не принадлежащая этому миру. И есть люди, которые не чуждаются частенько мне об этом напомнить.

В холе пусто. Стоило только подумать, куда все поделись, как звонко зацокали каблуки по начищенному до блеска полу. Я поднимаю голову, вижу домработницу по имени Вера, спешащую ко мне. Её узкие глаза сужаются ещё сильнее, превращаясь в две полоски. Я морщусь, уже зная, что последует дальше. Глаза устремляются туда же, куда смотрит домработница. Мои промокшие ноги оставляют мокрые отпечатки.

– На улице жуткий ливень! А мои ботинки расклеились! Представляешь, что за невезенье? – сразу начинаю оправдываться. – Никита улетел, ботинки расклеились, еще и со студии мне до сих пор не позвонили. Видимо, они не заинтересованы во мне.

Я смотрю на домработницу, тараторя, чтобы не дать ей и рта раскрыть. Ну, не хочу я сейчас слушать её упрёки в адрес моего неуважительного отношения к её труду. Кстати, только меня она ругает. На остальных же она даже глаз поднять не смеет.

– Захар наверху? Он у мамы?

Вера едва заметно шевельнула бровями – это подтверждение. Я наклонилась, чтобы стащить мокрые носки, сжала их в руке, затем кинулась вверх по лестнице, чувствуя, как Вера прожигает огненным взглядом мою спину.

Слышу музыку, доносившуюся из самой отдаленной комнаты. Текст песни разобрать невозможно, а вот мелодия очень даже ничего. Только вот это рок, да ещё и звучит чересчур громко. Мама к такой музыке не привыкла.

Я открываю дверь, просовываю голову, чтобы увидеть своего младшего братика, расположившегося на постели нашей матери. Она держится за уши, но на лице улыбка. Я тоже улыбаюсь: в последнее время нечасто можно увидеть мамину улыбку.

– Боже, выключи этот шум! – пытаюсь перекричать громыхание, привлекая к себе внимание брата. Он резко оборачивается, при этом его темные волосы, с модной стрижкой, включающей в себя выбритые рисунки на боках, резко упали ему на лоб. Его хитрая лисья мордочка кривится. Он дует вверх, смахивая пряди.

Мой братик очень красивый, но из общих черт у нас только мамины карие глаза. Все остальное он унаследовал от своего отца, а я от своего. Да, у нас разные отцы. Мой умер ещё до моего рождения. И его богатый друг взял заботу о беременной девушке на себя. Так мы с мамой и оказались в этих хоромах.

– Весь кайф обломала, – ворчит Захар, убавляя громкость.

– Какой ещё кайф? – Я подхожу к кровати, сажусь по другую сторону от брата. Мама убирает руки от ушей. – Ты хочешь, чтобы мама оглохла?

– Она сама согласилась! – принял оправдываться братик.

– Я ведь не знала, что будет так громко, – улыбается мама, поправляя одеяло на своих ногах.

– Это ведь Вит Гром! Его нельзя слушать тихо! – возмущается мальчишка, проводя пальцем по экрану своего смартфона. – Вот, смотри!

Он протягивает мне телефон, на заставке которого фотография парня с гитарой в руках. Черные волосы, черная одежда, куча татуировок. Лица, к сожалению, не видно. Парень наклонил голову к гитаре: это не фотосессия, его явно засняли во время игры на музыкальном инструменте. И видно, что она полностью поглощает его внимание. Мне нравятся такие люди – те, кто увлечены своим делом. Не люблю позеров, которых сейчас большинство на сцене.

– Его зовут Вит Гром? – переспрашиваю. – Никогда о нем не слышала.

– Ага, я не удивлен, – по-взрослому так заявляет мой одиннадцатилетний братишка. – Вит Громов.

– Он гитарист?

– Не только. Он ещё и сам поет. Три года назад Вит был в группе, которая называлась «Бимор».

Я удивленно вздергиваю бровь, так как название мне ни о чем не сказало.

– Два рокера. Гром и Биго. Бимор. – Вот сейчас одно имя знакомо. Я прищурилась, и Захар это заметил. – Конечно, все знают Биго. Только вот он настоящий кидалово. Он бросил друга в погоне за славой. Откололся кусочек и поплыл своей дорогой.

– Но Биго не рокер. – В голове тут же всплывают тексты его песен и узнаваемые мелодии.

– Он понял, что так легче прославиться, поэтому и кинул своего друга.

– Ты откуда знаешь? – Округляю глаза.

Брат пожимает плечами.

– Все так говорят.

– Зачастую мнение большинства не является верным, – вдруг говорит мама.

Мы тут же, как по щелчку, поворачиваем к ней свои головы.

– Но факты говорят сами за себя, – упорствует братик. – Вит остался, а Биго ушел.

– Может, они повздорили? – предполагает мама. – И каждый решил идти своей дорогой?

Захар насупился, задумавшись.

– Все равно это нечестно, что Биго стал популярным, а Гром нет. Он ведь в сто раз круче!

– И почему я о нем ничего не знаю? Почему ты раньше мне о нём не рассказал?

– Не-у-ди-ви-тель-но, – по слогам выдает Захар, затем начинает кривляться. – Твой скрипач, с его утонченным, – брат делает пальцами знак кавычек, – вкусом не дал бы тебе такое слушать. Как хорошо, что он наконец выперся из нашего дома.

– Следи за тем, что говоришь! – повышаю голос, защищая своего парня. – Что ты имеешь против Никиты?

– Он завистливый павлин! – уверенно заявляет Захар.

– И кому же он завидует? – снисходительно спрашивает мама.

– Вили, конечно!

– С чего ты взял? – У меня буквально отваливается челюсть. Я зависла на пару секунд, затем захлопала ресницами, смотря на маму, которая отражала меня, словно зеркало.

– Это правда! – Захар подскочил на месте. – И тётя Оля тоже завидует! Потому что ты, – он поднимает указательный палец, направляет на меня, – талантливее него!

– Но мы учились в одной школе, – качаю головой. – И он закончил её с отличием!

– Это ни о чем не говорит! Ты лучше него чувствуешь музыку, поэтому каждый раз, когда ты исправляешь его, он злится. – Брат раздувает щеки. – Почему вы мне не верите?

Мама подмигивает мне. Я усмехаюсь. Он такой милый, когда злится. У него сразу краснеют щечки и ушки.

Я хватаю брата за руку, дергаю на себя так, как проделывала это тысячу раз. Я принимаюсь щекотать его. Захар начинает смеяться, вперемешку с визгом. Мама тоже смеётся, наблюдая, как он пытается вырваться из моих рук, быстро перемещающихся по его животу.

– Хватит! Хватит! Ха-ха-ха! Пощади! Ай! – выкрикивает младший братик, возомнивший себя чересчур взрослым. – Мама! Помоги! Ха-ха! Ай! Мама!

– Забери назад свои слова о Никите! – подсказываю я.

– Ни за… ха-ха… что!

Я смеюсь, продолжая свою пытку, Захар извивается. Дверь в комнату открывается, показывается мужская голова.

– Что вы делаете?

Я останавливаюсь. Мы с братом испуганно замираем, а мама принимается кашлять.

– Лиле нельзя так сильно перенапрягаться. А вы что тут устроили?

– Оставь, Лёша… – мама закашлялась, а моё сердце так сильно сжалось, что пришлось сжать зубы, чтобы не кинуться к ней. Я все равно ничем не смогу помочь.

– Тебе надо принять лекарство. – Мужчина подходит к прикроватной тумбочке, высыпает из баночки пару таблеток, протягивает их маме, затем подает стакан с водой. – Захар, иди в свою комнату.

– Папа, я не хотел. – Брат удрученно опускает голову. – Я хотел немного развеселить маму.

– Иди, – твердо повторяет отец. – Тебе надо выучить уроки.

– Я уже все сделал.

Я касаюсь его руки, утешая.

– Иди, я скоро приду, – произношу тихо, чтобы услышал только он.

Захар кивает, затем уходит. Мама выпивает лекарство. Отец Захара косится на меня.

– Почему ты ещё здесь?

Мама поднимает руку вверх, но её движение такое слабое, что я закусываю губу, видя это.

– Леша, иди. – И голос её дрожит. – Я хочу поговорить с Вилорой.

– Как хочешь, – процедил Алексей Семенович, мой отчим.

Назвать его своим отцом у меня не поворачивается язык. Нет, он не то чтобы плохо ко мне относится. Скорее я для него надоедливая муха, которую он предпочитает не замечать. Да, я живу в его доме, и за мое образование он заплатил, но каждое свое действие в мою сторону он сопровождал вполне понятным взглядом. Я для него никто. Хотя не могу сказать, что его сильно заботит собственный сын. Захару тоже не перепадает его забота. Единственный человек, на которого отчим обращает внимание – это наша мама.

Лилия Владимировна.

Она серьезно больна. Её состояние ухудшается с каждым днём. Мама тает прямо на наших глазах. И, кажется, что я угасаю вместе с ней.

Каждую ночь я закрываю глаза, и меня охватывает дикий страх. Я ворочаюсь с одного бока на другой, разрываясь от жгучей безысходности. И каждый раз не могу справиться со своим страхом. Я встаю с постели, бреду в темноте в соседнюю комнату, чтобы услышать её дыхание. Я слышу его, пусть оно очень тихое, мне становится чуточку спокойнее. Я возвращаюсь в свою комнату, но все начинается заново.

Видя её бледное лицо, я мрачнею. Смех и веселье покидают мое тело, заменяясь чувством тревоги. Я сажусь ближе, чтобы маме не пришлось повышать голос. Она протягивает мне свою руку, я тут же хватаюсь за неё, словно за спасательный круг.

– Тебе позвонили из студии?

– Нет, – качаю головой, стараясь выдавить улыбку, – но ещё ведь есть время.

Мама устало выдыхает.

– Надо было отправить тебя вместе с Никитой. Не знаю, о чем я думала.

– Нет, мама, – поспешно утешаю я, – мне это не нужно. Я не хочу никуда улетать от вас с Захаром.

– Но от этого зависит твое буду… – мама не договаривает, вновь начиная кашлять, закрывая рот свободной рукой.

Её хрупкое тело сотрясается. На мои глаза наворачиваются слезы, но я не могу показать их маме. Ей не нужны лишние тревоги.

– Все будет хорошо, – придаю голосу уверенности, хотя во мне её вовсе не осталось.

– Пообещай мне…

– Все, что хочешь, – поспешно соглашаюсь.

– Моя девочка… будет… блистать… в лучах… прожекторов…

Лицо мамы исказилось от боли, которую она постоянно ощущает.

– Обязательно, мамочка… – голос сорвался, я уткнулась лицом в её руку, такую холодную, но любимую. Слезы все-таки просочились, я принялась покрывать поцелуями её ладонь, запястье, пальчики, сдерживая всхлипы. Сердце защемило, а горло сдавило.

Мама потянула руку на себя, притягивая меня к своей груди. Её сердце бьется так тихо, в то время как мое несётся галопом. Мамочка целует меня в макушку, а её рука поглаживает мою мокрую щеку, убаюкивая, словно я вновь маленькая девочка.

– Помни, что ты… пообещала…

Я качаю головой. Да, я обязательно исполню мамину мечту. Я буду выступать на сцене. Мне будут аплодировать. Я стану звездой.