Виктория, или Чудо чудное. Из семейной хроники

Разбор полетов

Время от времени родители в воспитательных целях устраивали Виктории промывку мозгов – для этого в семье была введена особая процедура, которая и называлась «делать внушение». Уверяю вас, ничего общего с гипнотерапией и суггестивными методами воздействия она не имела – больше напоминала прямую психологическую атаку на неокрепшее детское сознание.

Ее сажали на стул перед диваном, где находились представители «святой инквизиции» (отец, мать и ваш покорный слуга), и начинали «разбор полетов». Забиваясь в угол, я старался полностью копировать отца с его озабоченным выражением лица, с руками, тяжело лежащими на коленях, непроизвольно дергающейся ногой (последствие какого-то нервного заболевания) – и реально превращался в маленького старичка. В меня словно вселялся дух молчаливого осуждения: сжав губы, я смотрел на Вику с грустным порицанием – мол, что же ты творишь, сестра? И если родители давили на нее словом, то я, маленький монстр, делал это при помощи выразительного взгляда.

Долгая процедура внушения в основном состояла из стандартного набора нравоучительных монологов и призывов делать то, что положено нормальному человеку, а не что первое взбредет в голову. Непредсказуемость же и нелепость Викиных поступков была просто притчей во языцех – рассказы о ее нездоровых чудачествах прочно вошли в семейные хроники.

Вот, к примеру, история, которая произошла еще до моего рождения (Вике тогда было около четырех) – родители даже спустя годы вспоминали ее с ужасом и негодованием. Как-то поздней весной пошли с малюткой поиграть во дворе, в песочнице, и оставили на три минуты одну: надо было за чем-то сбегать домой. Когда же снова вышли на улицу, той уже не было ни в песочнице, ни перед домом, ни вообще во дворе – словно в воду канула. Что тут началось! Обезумев от беспокойства и полные самых дурных предчувствий, мама с папой начали метаться по окрестностям, выспрашивать у людей, не видел ли кто девочку с бантиком и ведерком в руках, – все безрезультатно. Когда уже хотели бежать в милицию с заявлением о пропаже, догадались спуститься на Амурский бульвар – и что бы вы думали: Вика совершенно спокойно стояла у клумбы, рвала росшие по бордюру одуванчики и наполняла ими ведерко.

«Ну вот как можно было никому ничего не сказать и уйти аж на бульвар?! Как можно было догадаться без взрослых перейти дорогу с машинами?!» – спустя десятилетия возмущенно восклицали родители, отказываясь понимать мотивы столь чудовищного поступка: с их точки зрения, подобное поведение четырехлетнего ребенка было продиктовано непростительным эгоизмом.

Не имело смысла доказывать, что Вика могла это сделать без всякого злого умысла, просто внезапно захотела собрать букет цветов, что спонтанность – это так естественно для малышей. Всем адвокатам детской самостоятельности они заявляли: дитя имеет право делать лишь то, что не нарушает покой взрослых и не выводит их нервную систему из равновесия. Все остальные варианты – просто ложь, пиздёжь и провокация.

С тех самых пор Вика время от времени чудила. Один раз изрезала новое материнское платье, чтобы сшить пару костюмчиков для пластмассового пупса. Когда маменька увидела это безобразие, ее чуть кондрат не хватил; сгоряча она забыла похвалить дочь за стремление к рукоделию, сказать, что в будущем та может стать первоклассным модельером – зато наверняка произнесла много других слов, неправильных с точки зрения педагогической психологии.

В другой раз, по рассказам отца, Виктория с подругами пошла на улицу христославить – что это такое, для меня по сей день загадка, но, судя по всему, нечто ужасно постыдное: девочки вроде бы как выпрашивали у прохожих денег на мороженое или кино. Доброжелательные соседи застали Вику за этим занятием и тут же доложили родителям, а те чуть не умерли со стыда: вот ведь что теперь люди подумают об их приличном семействе!

Ах, конечно, родители прекрасно понимали, почему так происходит с их непутевой дочерью: когда Вика родилась, пришлось вливать в нее литры чужой крови, и они уже тогда опасались, что из-за этой поганой крови ребенок станет полудурью, – увы, их мрачные предчувствия подтвердились. Мама с папой искренне пытались помочь Вике превратиться из полудури в нормальную девицу, поэтому с непоколебимым упорством читали ей нотации и делали внушение. Правда, толку от этих методов не было никакого: Вика молча слушала нравоучения, глядя куда-то в сторону, и, казалось, даже не пыталась вникнуть в суть правильных родительских слов – лишь вздыхала с облегчением, когда экзекуция заканчивалась, и спешила уйти к себе в комнату.

С возрастом ее иммунитет к нотациям лишь возрастал – юная Виктория сделалась тотально невосприимчива к осточертевшим родительским поучениям. Отца это бесило до глубины души, и он любил восклицать в сердцах: «Нет, ну не идиотка ли! Ей ссы в глаза – она скажет: божья роса!»

Бывало, конечно, что что-то щелкнет в потемках Викиного сознания, и она начинает тихонько плакать – то ли от жалости к себе, то ли по какой другой причине, – но гораздо чаще сестра надевала удобную броню непроницаемости, отгораживаясь от досадных попыток родителей изменить ее несовершенный способ существования. Эта невидимая броня стала второй Викиной натурой, помогая переживать моменты, когда ее били в прямом и переносном смысле, плевали в лицо, когда жизнь немилосердно окунала ее мордой в грязь.