Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
LVIII
Правило и проповедь – два главных дела Франциска, – внутреннее и внешнее. Если мертвою буквою закона иногда угашается Дух живой в Правиле, то вся проповедь Франциска – огненный дух.
Не вы будете говорить, но Дух (Мт. 10, 20), – слово это на нем исполнилось.
«В день Успения, 1222 года, он проповедывал в Болоньи, на площади Малого Дворца, почти перед всеми гражданами, – вспоминает очевидец. – Проповедь его была, как простая беседа». Он говорил в тот день, о вечном мире, конце всех войн. «Бедны были одежды его, вид незначителен, лицо некрасиво; но Господь давал такую силу словам его, что многих владетельных князей, ливших кровь, как воду, в братоубийственных войнах, привел он к миру и согласию».154 – «В очень простых и немногих словах выражал он то, что, казалось, невозможно выразить никакими словами», – замечает другой слушатель. «Я запоминаю, почти слово в слово, речи всех проповедников, но не могу запомнить того, что говорит Франциск, – удивляется третий, – и если даже запоминаю, то все кажется мне, что это не те слова, которые я из уст его слышал».155
«Надо, уподобляясь Христу, больше делать, нежели учить, или, по крайней мере, делать и учить равно», – говорит он сам.156
Если слова его действуют на людей так неотразимо, то потому, что каждое слово его – дело.
Кто сделает и научит, тот великим наречется в царстве Небесном (Мт. 5, 19).
Все величие Франциска – в этом.
«С тысячами говорил он, как с одним, и с одним, – как с тысячами… Часто, приготовивши проповедь и выйдя к народу, не мог он вспомнить ни слова и признавался тогда, не смущаясь, что все забыл… молча благословлял слушателей, и это трогало их больше всех слов».157
Когда случилось ему однажды проповедывать перед папой Гонорием III и всеми князьями Римской церкви, кардинал Уголино, покровитель Франциска, поставивший всю судьбу свою на карту его, очень боялся за «простоту» Блаженного – как бы не осмеяли его; и больше еще испугался, когда, «увлекаемый речью своей, не мог он, казалось, устоять на месте и двигался весь, почти плясал». Но, видя, что никто и не думает смеяться, понял кардинал, что ему бояться нечего.158
