Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
V
По знаку царя все вышли, и, оставшись наедине с послом, заговорил он уже по-египетски:
– Садись, сын мой, поближе, вот здесь, – указал ему на стул. – Очень рада видеть тебя.
Тута не ослышался: он, она или оно говорило о себе в женском роде.
– «Ankh em maat. Живущий в правде», – не так ли называет себя брат мой, царь Египта?
– Так.
– А если так, возлюбим же правду и мы. Правда, как солнце: личиной не скроешь. Я снял личину – сними и ты. Будем говорить правду, сын мой!
Он улыбнулся хитро – и вдруг мертвец ожил. Маленькие, серые, колючие глазки заискрились таким умом, что Туте казалось, что он видит ими на аршин под землей, – всем хитрецам хитрец, всем дэдалам дэдал.
– Ну что, как ваши дела в Ханаане?3 Плохи? Да ты не таись, не бойся. Я ведь все знаю.
И по тому, как начал расспрашивать. Тута понял, что он, действительно, знает все.
Говорил спокойно, деловито, холодно; но иногда вдруг вспыхивал странный, точно пьяный, огонек в глазах его, и Туте вспоминалось то, что он слышал о нем.
У критской царицы Велханы было два сына, старший – Идомин и младший – Сарпедомин. Когда объявила она наследником младшего, старший вступил в заговор с вождями народа, уставшего от женовластия. «Довольно-де жены над нами поцарствовали, пора и нам господами быть!» – кричали они, бунтуя чернь. С их помощью Идомин низверг царицу с престола и сперва заточил ее, а потом убил. Хотел убить и брата, но тот бежал в чужие земли. Кроток и милостив был Идомин, воцарившись, или казался таким, но иногда находили на него припадки безумия: то мучился угрызениями совести за убийство матери так, что хотел наложить на себя руки; то в ярости кидался на людей, как тот человек-зверь, Минотавр, чью маску носил он, подобный всем наследникам царя Миноса, бога Быка.
– Отчего же царь не посылает войск в Ханаан? – спросил Идомин.
Тута предвидел вопрос, но ответить на него было не так-то легко.
– Царь Египта воевать не хочет ни с кем: мир, говорит, лучше войны, – начал Тута и не кончил: ответ ему самому показался нелепым.
– Как же так, не воевать ни с кем? – удивился Идомин. – Ну, а если враг войдет в землю царя, и тогда воевать не будет?
– Может быть, и тогда, – опять начал Тута и не кончил; смутился, поспешил прибавить: – Мысли царя, как мысли божьи, неведомы. Но, думаю, что, если враг нападает, царь обороняться будет.
– Да ведь уж напал: Ханаан – земля царская. Чего же он ждет?
– Не мне, рабу, судить царя моего: он лучше знает, что делает, – ответил Тута смиренно.
Идомин взглянул на него молча, пристально. Вдруг наклонился, потрогал себе пальцем лоб и шепнул ему на ухо:
– Здоров ли царь?
– Как солнце в небе здравствовать изволит его величество, – проговорил Тута привычные слова привычным голосом и невольно потупился: колючие глазки вонзились в него, как иголочки, а когда он опять поднял глаза, Идомин прочел в них безмолвный ответ.
– Слава Великой Матери, да сохранит она здравие царя, брата моего, во веки веков! – проговорил он тоже привычные слова; но они поняли друг друга без слов: царь Египта – сумасшедший.
– Да, мир лучше войны, – продолжал Идомин, как будто про себя, тихо и задумчиво. – Все люди – братья, сыны единого отца небесного, Солнца Атона-Адуна. Не воевать ни с кем, перековать мечи на плуги – о, если бы так! А ведь и было так, в начале дней. Как в древних песнях поется:
Тута смотрел на него с любопытством: «Славит Великую Матерь, а сам родную мать убил», – думал, но – странно – без возмущения, как будто очарованный виденьем Золотого Века.
– Так было – так будет: вот чего хочет Ахенатон Уаэнра, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный! Проклят Амон, бог войны; благословен Атон, бог мира. Не так ли, сын мой?
– Ты знаешь учение царя? – удивился Тута.
– Как не знать? Адун-Атон – один и тот же бог, у нас и у вас.
– Нет бога, кроме Атона: у всех народов он один, – повторил Тута равнодушно, как школьник скучный урок.
– А учеников у царя много? – спросил Идомин.
– При дворе и в Ахетатоне, новом городе Солнца, много.
– А в других городах?
– Есть и в других.
– Мало?
– Да, меньше.
– А народ что?
– Народ верит в старых богов.
– Не хочет нового? Бунтует?
– Нет, у нас насчет бунтов строго.
– Казните?
– Казним.
– И царь об этом знает?
– Зачем царю знать?
– Ну, да ведь всех не переказнишь?
– Нет, всех нельзя.
– А ведь плохо царю без народа, одному против всех! – вздохнул Идомин сокрушенно. – Ты как думаешь, сын мой, кто сильнее, один или все?
– Все, – ответил Тута с убеждением и вдруг спохватился: – «Что он меня допрашивает?»
– Жаль брата моего возлюбленного! – вздохнул Идомин еще сокрушеннее. – Спасти его нельзя. Погибнет сам и других погубит. Глупы люди и злы: жить в мире не могут, должны воевать. Война им лучше мира. Ты как думаешь, сын мой, всегда будет война?
– Всегда, – опять не удержался Тута, ответил искренне.
– А если так, не устоять Атону против Амона, – продолжал Идомин. – Велик Ахенатон пророк, из рожденных женами не было большего. Но малые пожрут великого, все – одного. «Люди едят плоть мою», знаешь, о ком это сказано?
– О Сокровенном, чье имя несказанно, – повторил Тута опять, как школьник скучный урок: помнил, что это сказано в Книге Мертвых, об Озирисе, боге растерзанном.
– Да, о Нем. Великая Жертва, от начала мира закланная – Он, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный – Ахенатон Уаэнра! – воскликнул Идомин, и глаза его вдруг вспыхнули таким исступленным, почти безумным огнем, что Туте сделалось страшно.
произнес царь уже по-критски, подняв руки к небу молитвенно.
И вдруг опять наклонившись, шепнул Туте на ухо:
– Хочешь быть царем?
Тута вздрогнул, отшатнулся.
– Мне царем не быть.
– Почему?
– Есть другой наследник, Заакера, супруг старшей дочери царя.
– Сегодня он, а завтра ты.
Колючие глазки вонзились в него, как раскаленные иголочки.
– А если будешь царем, не скажешь: «Мир лучше войны»? – спросил Идомин.
– Что говорить о том, чего не будет, – вздохнул Тута, и глаза у него вдруг загорелись, кулаки сжались. – Будь я царем, проучил бы я всю эту сволочь как следует!
– Какую сволочь?
– Хабири нечистых, Хетеян разбойников!
– Не они страшны.
– А кто?
– Люди Севера, Железные. Слышал о них?
– Слышал: Данауны, Дардануйи, Илиуны, Пулазати, Ахаваши, – назвал Тута имена полудиких, для Египта еще баснословно далеких племен: Данаев, Дарданцев, Илионян, Пелазгов, Ахеян.
– И о брате о моем, Сарпедомине, слышал?
– Слышал. Он к ним бежал, к Железным?
– К ним. Хочет их вести на меня, за мать отомстить. Но видит Великая Матерь, чист я от крови матерней! Не я ее убил, а он. И моей души ищет, злодей, братоубийца. Будь он проклят, проклят, проклят! – шептал Идомин, с ужасом выставив руки вперед и оглядываясь на дверь, как будто за нею был брат.
– Горе нам, если придут Железные! Сначала нам, а потом и вам горе! Все сметут, разрушат, не оставят камня на камне. Придут из ночи Железные – и наступит железная ночь – конец всему!
– Что же делать? – спросил Тута.
– Быть вместе. Вместе мир спасем. Тебе – земля, мне – море. Хочешь?
– Хочу, – прошептал Тута, закрыл глаза, и опять показалось ему, что он летит.
Царь встал с престола, подошел к Туте, положил руки на голову его и произнес торжественно:
– Радуйся, брат мой возлюбленный, царь Египта, Тутанкамон!
