Микеланджело Буонаротти. Его жизнь и художественная деятельность

Глава V

«Давид». – Соперничество с да Винчи.

В Риме Микеланджело оставался четыре года. Кроме «La pietá», исполненной для капеллы французского короля в соборе св. Петра, относятся еще к этому периоду его «Вакх» и «Купидон». Неизвестно, в каком порядке следовали все эти произведения; но вероятнее, что «Вакх» предшествовал другим. В контракте по заказу «La pietá» один из свидетелей – Якопо Галли – обещает уже, что произведение это будет исполнено так, «как ни один из живущих ныне мастеров не может исполнить». «Вакх» находится теперь в национальной галерее Флоренции. Он изображен в виде юноши, нетвердо стоящего на ногах, с чашей вина в приподнятой правой руке. Помимо общего достоинства фигуры, Микеланджело прекрасно передал довольное выражение лица, отуманенного винными парами. Под влиянием последних глаза юноши несколько застыли, левая рука бессознательно опускается в корзинку с виноградом, которую держит маленький фавн, плутовски лакомясь ягодами. Хотя произведение это напоминает антики, Микеланджело не думал, однако, изобразить в нем божество, а только картину опьянения человека виноградным соком.

Микеланджело Буонаротти. Вакх. 1496-1497 Флоренция, Национальный музей.

В 1501 году Микеланджело вернулся во Флоренцию, которую любил как родину, хотя родился не в ней.

Состояние города было тревожно. Со всех сторон грозили Флоренции враги ее свободы. Медичи скромно добивались лишь позволения жить в родном городе, но всем было понятно, что последует за их возвращением. Народ пришел в ярость, когда один гражданин вышел из народного собрания на площадь и сказал, что он не может присутствовать при том, как изменники предают свою родину – в «собрании» были друзья и родные Медичи. Чезаре Борджиа, властолюбивый и кровожадный сын папы Александра VI, коварно стал господином судьбы города, выманив для себя хитростью свободный пропуск через Тоскану. К счастью, он продал флорентийцам своего союзника Пьеро и за крупную сумму принял даже звание гонфалоньера Флоренции – главного начальника ее войск. Во Флоренции были еще мужественные граждане. Всем был памятен ответ Каппони на гневное восклицание Карла VIII, когда он со своею армией вступил во Флоренцию после изгнания Пьеро и под влиянием жены и матери последнего, ставя условием мира его возвращение, воскликнул: «Я прикажу трубить моим полкам!» «А мы заставим звонить наши колокола», – отвечал Каппони, разорвав контракт и удаляясь в сопровождении других граждан, молчаливо одобривших его поступок.

И это напоминание о «колоколах» Флоренции было так внушительно, что король вернул его с лестницы обратно. Все же, однако, Флоренция изнемогала от борьбы партий, внутренних раздоров и внешних врагов и ждала освободителя.

Как раз в это время Микеланджело получил возможность создать «Гиганта», идеальный образ Давида – юного победителя Голиафа.

С очень давних лет во дворе церкви Санта-Мария дель Фьоре лежала огромная мраморная глыба. Некогда привезен был этот мрамор из Каррары и предназначался цехом ткачей, владевших церковью, для колоссальной статуи царя Давида, которая в числе других должна была украшать купол собора. Заказ был поручен более тридцати лет назад скульптору Агостино ди Дуччо, и статуя осталась в первой грубой обработке, незаконченной. Глыба имела девять футов высоты. Трудно было надеяться теперь выполнить первоначальную задачу. В это время вернулся из Испании флорентийский скульптор Сансовино, которого Лоренцо Великолепный отправил в Португалию на службу королю. Этот прекрасный художник брался выполнить статую, однако при условии, что он будет работать не над одним этим цельным куском, но сделает надставки. Микеланджело не мог упустить такого благодарного случая выказать всю мощь своего дарования. Он взялся из одной глыбы изваять цельное и совершенное произведение, без надставок и не уменьшая нисколько его величины, притом именно «Давида». Но не царя и не пророка задумал художник, а, как мы сказали, юного гиганта в полном расцвете молодых сил, в тот момент, когда герой почти на пороге отрочества мужественно готовился поразить врага своего народа. Он твердо стоит на земле, отклонившись немного назад, отставив правую ногу для большей опоры, и спокойно намечает взором смертельный удар врагу; в правой руке он держит камень, левой снимает с плеча пращу.

16 августа 1501 года заключено было соглашение. Художник выговорил себе два года, считая от 1 сентября, причем он должен был получать содержание по шесть дукатов в месяц, и, сверх того, известную сумму предстояло определить «на совесть» по окончании работы.

13 сентября в понедельник, рано утром, Микеланджело начал работу, изготовив для себя лишь небольшую восковую модель, которая хранится теперь в галерее Уффици.

В конце февраля 1503 года почти оконченная статуя была осмотрена комиссией, и при этом художнику определили вознаграждение в 400 дукатов, то есть около двух тысяч рублей. В наше время такая цена может показаться ничтожной, но ведь деньги теперь стали дешевы.

Микеланджело работал один над своим произведением. Тогда не было принято предоставлять ученикам всю работу до последней отделки. В особенности не терпел постороннего участия Микеланджело, ревнивая натура которого не допускала мысли, чтобы хоть частица его произведения заключала в себе чужой труд и вдохновение. Впрочем, в работе над «Давидом» почти немыслимо было участие чужой руки с первого же момента – так трудно было рассчитать все пропорции произведения, учитывая стеснительные условия. Микеланджело сам говорил, что в мраморе особенно трудно, почти невозможно исправлять ошибки, восстановить испорченное; многие его неоконченные и даже им самим разбитые произведения доказывают справедливость его мнения. Тем не менее «Давид» удался ему к удивлению и восторгу всех современников и потомства. Микеланджело так искусно воспользовался материалом, что на темени головы остались даже слабые следы той обработки, которую придал мрамору его давний предшественник. Беспокойства и волнения во Флоренции время от времени мешали правильной работе, и статуя была окончена лишь в 1504 году.

25 января была созвана комиссия экспертов, художников и граждан, для решения вопроса о том, где поставить это колоссальное произведение, известное больше под названием «Il gigante». Сохранился протокол собрания, вводящий нас в огромную, прямо для «Давида» устроенную мастерскую, где среди лесов, инструментов и обломков камня красовалась в первый раз открытая и со всех сторон доступная глазу статуя. До этой минуты леса, на которых работал художник, были обтянуты полотном; он не допускал к себе никого во время работы.

Голоса разделились. Одни были за то, чтобы установить «Давида» вместо «Юдифи» у входа во дворец Синьории или вместо «Давида» с мечом в руке, попирающего Голиафа, во дворе того же здания. Обе эти статуи – произведения Донателло.

В пользу первого мнения приводилось то соображение, что статуя «Юдифи» вообще знаменует собой бедствия Флоренции, ее установка сопровождалась недобрыми явлениями. «И вот, – говорили, – времена во Флоренции все хуже и хуже, и даже потеряна Пиза». Много было еще спорных мнений; выступали Роселли, Боттичелли и другие. Джулиано да Сангалло указывал на ложи, окружающие стены дворца и предлагал разместить статую там, поскольку нежный мрамор не выдержит влияния открытого воздуха и перемен погоды. В числе экспертов был также гений, имя которого окружено сиянием вечной славы, Глава великой семьи, первый человек своего времени – Леонардо да Винчи. Микеланджело, по словам Вазари, в первый раз встретился здесь с этим великим человеком. Это не был удобный момент для дружеской встречи. Леонардо было тогда за 50 лет, он уже создал «Тайную вечерю» и «Мону Лизу» и уступал свой скипетр в скульптуре Микеланджело, в живописи – восходящей звезде Рафаэля. С другой стороны, он не сошел еще с поля славы, и Микеланджело, конечно, видел в нем соперника, мешавшего его возвышению. Ревнивый, страстный, мрачный и суровый характер последнего делал его раздражительным. Творцу «Давида» не понравилось мнение да Винчи, присоединившегося к Сангалло. Он видел в этом, быть может и не без основания, желание припрятать его произведение подальше.

Пусть будет, что будет, пока же он требует для своего «Давида» места у входа в палаццо Синьории, и его желание было поддержано большинством. Здесь находились еще Граначчи, ближайший друг Микеланджело, Лоренцо да Креди и Филиппино Липпи, как и он – приверженцы Савонаролы, и другие.

Архитектор Кронака, после сожжения Савонаролы на долю которого выпала печальная обязанность по приказу папы собственными руками перелить колокол монастыря Сан-Марко, вознагражден был теперь Синьорией: ему поручили установку «Давида».

Он придумал леса особого устройства, внутри которых статуя слегка колебалась, подвешенная при помощи очень искусного узла. Это сооружение из 14 балок двигалось на колесах.

14 мая вечером, при звуках «Ave Maria», статуя тронулась с места. Пришлось разобрать часть стены над воротами, чтобы пропустить ее. Передвижение длилось трое суток, с ночными перерывами. В статуе было 450 пудов весу. По ночам страже пришлось охранять ее, так как враги Микеланджело и противники его направления в искусстве старались повредить статую.

18 мая достигли площади Синьории, и «Давид» занял свое место, на котором стоял в течение трех веков. Это было таким событием во Флоренции, что многие долго после того считали годы от его установки, и такое обозначение встречается в документах, не имеющих ничего общего с искусством. «Порицают то и другое в этой статуе, – говорит Гримм. – То „Давид“ слишком велик для заключенного в нем содержания, то идея слишком мала для его величины, но к таким произведениям нужно хорошо приглядеться, вдуматься в них, чтобы понять всю их красоту». Столетия стоял «Давид» у стены темного, могучего здания, при входе, и пережил все судьбы Флоренции. Двинуть его с места, казалось, в самом деле значило бы вызвать дурные предзнаменования – и флорентийцы были правы, что долго противились его удалению, даже тогда, когда разрушительное время коснулось благородного тела прекрасного «Давида».

В 1873 году пришлось перенести статую в Академию. Отлитая из бронзы копия стоит на прекрасной площади – пьяцца Микеланджело, в новой южной части города.

Единственному сопернику да Винчи – Микеланджело не было в это время и 26 лет. Его «Давиду», по выражению современников, «удивлялись даже невежды». Были, однако, и знатоки, попадавшие впросак. Так, Содерини, гонфалоньер Флоренции, заметил, осматривая «Давида» в мастерской, что нос, кажется, немного велик.

– О, это пустяки, – сказал добродушно художник, и, взяв резец и немного мраморной пыли, он сделал вид, что поскоблил мрамор.

– Да, теперь прекрасно! – воскликнул Содерини. – Вы дали ему жизнь!

– Он обязан ею вам, – ответил художник с глубокой иронией, которая осталась тогда незамеченной, но дошла до потомков.

В Риме Микеланджело заключил договор с кардиналом Пикколомини. Он должен был исполнить 15 статуй для собора в Сиене, в том числе Христа, апостолов и святых. Он остановился на пятой фигуре и дальше не пошел, отдавшись «Давиду», несмотря на неприятности. Ничто не могло заставить художника пожертвовать идеей и грандиозным созданием. Его ожидала еще другая работа. Ценою его таланта Флоренция надеялась купить дружбу французского короля. Любимцу короля, маршалу Рогану, предназначалась в подарок бронзовая статуя, и Микеланджело обещал отлить другого «Давида», поражающего Голиафа. Своенравный художник не смущался, однако, понуканиями нетерпеливого маршала, и правители Флоренции принуждены были писать ему, что Микеланджело обещал, но что «с такого рода человеком никогда нельзя знать, когда захочет он исполнить». В то же время художником была сделана для Голландии стоящая теперь в церкви города Брюгге мраморная группа «Мадонна Брюгге» и другая Мадонна, писанная красками. Все это замечательные произведения. Последняя картина интересна в том отношении, что фон ее украшен не пейзажем, но прекрасными нагими детскими фигурами, никак не связанными с сюжетом. Они заменили цветы и птиц – обычное украшение, вполне отвечая характеру эпохи Возрождения.

В 1504 году Флоренция стала ареной громкого турнира, имевшего огромное значение для искусства. Леонардо да Винчи и Микеланджело получили одновременно заказ расписать стены зала собрания. Да Винчи взял сюжетом победу флорентийцев над миланцами при Ангиари. Микеланджело остроумно выбрал сюжет, давший ему возможность выказать все совершенство рисунка, так как в том, что касалось красок, он не мог превзойти да Винчи. Он взял эпизод из войны с Пизой. Воины застигнуты врасплох во время купания. Они спешат оставить воду. Одни поспешно вооружаются, оборачиваясь назад, чтоб взглянуть, далеко ли еще неприятель, другие торопливо плывут, выбираясь на берег, причем многие в сумятице не могут найти своего платья или силятся натянуть одежды на мокрое тело. Все это дало возможность Микеланджело выказать такое мастерство в изображении нагого тела, показанного в самых разных положениях, что народ стекался к его картону, лучшие художники изучали его и копировали; друзья и враги сошлись в единодушном выражении восторга. Рафаэль оставил неоконченным заказ и вернулся во Флоренцию изучать эти картоны двух старших гениев, считая невозможным раньше приступить к своей знаменитой картине «Положение во гроб». «Пока был выставлен этот картон, – говорит Челлини о работе Микеланджело, – зал собрания был школою искусства. Хотя божественный Микеланджело создал потом памятник Юлию, но он никогда даже наполовину не достиг того совершенства, какое выказал в этом рисунке». Картон этот исчез в 1512 году. Говорят, что Бандинелли, искусный художник, но человек завистливый и с низкою душою, во время смуты в городе пробрался тайно в залу собрания и кинжалом изрезал в куски этот памятник гения. Бандинелли сам уцелел от руки Челлини, который его смертельно ненавидел, только потому, что при встрече с ним выказал неимоверный страх, и вспыльчивый, но великодушный Челлини счел недостойным себя убить этого труса. Челлини и Микеланджело… Как много общего в характере и в самом таланте этих двух сыновей золотого века, эпохи Возрождения! Первый разменял свой гений на мелочи, но его «Персей» дает ему право на родство с Прометеем XVI века. Характер его менее глубок, но весь он – чудный образец возрожденного человека. Единственный возможный соперник Микеланджело, он не завидовал его славе, но ценил его так, как только благородный талант может ценить другой, превосходящий его. Необузданный и нежный, колосс и дитя, жестокий мститель и добрая нянька, порывистый, страстный и тщеславный, бескорыстный лгун, потому что фантазия его работает неутомимо, он живет больше в мире воображаемом, чем действительном. «Я видел ее такою, какою не видел никто», – говорит он о Святой Деве, явившейся ему во сне, говорит о ней так, как будто он осязал ее руками. Он ругается с папой как извозчик и как дитя послушен отцу или другу. Микеланджело и Челлини – два родственных характера, два создания эпохи, в которых сильна одна господствующая черта века – сознание личности, индивидуальной свободы. В одном это сознание выражается в порывах необузданной силы, во вспышках фантазии, часто нелепых, иногда гениальных, в другом – в скрытой энергии и сдержанной воле, влагающих мощное содержание в каждый удар молота, в тончайший штрих его искусного резца.