Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2
Почти целый день Черниговский со своим людьми провел на Симоновской заимке. Прибыли туда в полдень, а дворы пусты.
– Где люди-то? – спросил атаман сидящего на лавочке древнего старичка с белой как снег бородой.
Тот подслеповато щурясь, попытался рассмотреть пришлых. Когда понял, что это не вражины какие-то, а свои, казаки, сказал:
– Так ить на косьбе все. Робят копотко. У нас как говорят? Петров день замаячил – ладь, паря, косы да серпы.
Трудится, значит, народ, удовлетворенно отметил про себя атаман. Это хорошо.
– Ну и как вам тут живется? – слезая с лошади и беря ее под уздцы, поинтересовался атаман. – Может, обижает кто?
Дедок призадумался.
– Да как тебе сказать, – опершись руками на сучковатый батог, как-то неопределенно отвечал он. – Всякое бывает. То лешаки из лесу с ружьями выйдут и весь запас отберут, то эти басурманы.
– М-да, – задумчиво проговорил Никифор. – Что лешаки – это плохо, а что басурманы – и того хуже. И часто они вас беспокоят?
– Чевось? – не расслышал старик и потянулся к атаману ухом.
Тот понял, что от этого старого глухаря толку мало.
– Говорю, в какой стороне сенокосы-то ваши?
– А-а… – протянул старик. – А оно почто тебе?
– Да вот хочу с народом потолковать. Может, какие просьбы у людей имеются, – пояснил казак. – Народу-то сколь у вас тут? Семьи две, три?
Оказалось, все четыре, при этом одной фамилии – Симоновы. Отсюда и Симоновская заимка.
А прибыли они прошлой весною на подводах откуда-то из-под Новгорода. Наскоро срубили избы, соорудили вкруг будущей пашни поскотину из жердей, поставили поветь для лошадей, покрыв ее сверху травой, и стали готовить привезенные с собою орудия для сева и зерно. У русских ведь как? Есть баба, квашня да топор – уже деревня.
Землица в этих местах не ахти какая – сыроматерая, нерушенная, ни песок тебе, ни камень, а то и глина сплошная. Одним словом, худородная. Да и немного ее здесь. В основном болотина, торфяники, заливные луга да ерники. Потому и пахотины вышли разбойные, там, где были сухие да без чапыжника места. Глянешь – то там клочок земли, то в другом месте лехи.
Но зато тут такое приволье! И все-то нехоженое, нетронутое. И эти поляны с цветами, и лугавье, и подступающая стеною к ним тайга. Такого в их краях не было. Там каждый клочок земли на вес золота. Тут же бери ее – не хочу. Ну разве не жизнь? Хотя, говорят, вниз по Амуру оно еще богаче. Правда, тайги там нет, зато полей с землицей плодородной немерено. Вот где пашенному-то развернуться! Однако там пока жить опасно. Здесь-то богдойцы житья не дают, а ниже по Амуру тем паче. Почитай, целое войско стоит возле новой их крепости Айгуня. Вот эти аспиды и совершают набеги на русский берег, и попробуй, останови их.
Землю готовили Симоновы основательно. В первый год сделали несколько пропашек, чтобы поднять целину, после чего тщательно боронили ее, пока она не превратилась в пух. Только потом стали сеять по помету. Посеяли рожь, пшеницу и овес. Год выдался скупой на влагу, оттого и урожай не порадовал. Вот так: сеяли рожь, а жнем лебеду, вздыхали Симоновы. Однако без хлеба не остались, хотя и урезать себя пришлось всю зиму.
Хотели попытать счастье на озимых, да люди с соседней заимки отговорили. Мол, тут ржаной посев не пройдет – только яровой.
В этот раз решили сеять пораньше, пока земля еще не обсохла. Боялись, морозом прихватит посевы, однако пронесло. Те пошли в рост, и теперь только надежда на то, чтобы дожди не зарядили да не залили пашню. А то, говорят, тут так: в один год солнце убьет урожай, в другой – вода. Весенних половодий, как на Руси, тут не бывает, зато ближе к августу вдруг заплачет небо, а следом и Амур, выйдя из берегов, разбежится по пойме. Тогда какой уж тут урожай? Однако бывают и хорошие годы, когда и солнца в меру, и влаги – вот тогда пашенным приволье!
Сеять шли дружно, всем гуртом. Даже малых ребятишек брали с собой. Идут, бывало, песни распевают. Весело! Впереди всех – подростки, которым не терпится поскорее добраться до места. Следом – бабы с детками на руках, далее – подвода с семенным зерном в мешках, по обеим сторонам – взрослые мужики, один из которых ведет под уздцы лошадь.
Замыкают шествие старики, которым Бог еще дает возможность двигаться. Могли бы дома сидеть, но куда от крестьянской привычки денешься? Сев – это начало всему. Это тебе и работа, и праздник в одном числе. Время надежд и испытаний. Ведь, говорят же, что посеял, то и пожнешь.
Сеяли в две горсти, проходя по загону дважды с краев. В основном севальщиками трудились мужики и подростки. Повесят себе на шею сумы и верюшки с зерном, а потом идут неторопко полем, жменями бросая семя на еще влажную землю. А в это время женщины – одни обед для работников на костре готовят, другие камни и мусор с пашни убирают. В общем, всем работы хватало.
Засеменив поля, устраивали небольшой праздник. Садились кружком на траву и хлебали из чашек щи, потом была пшеничная каша с коровьим маслом, которую запивали ядреным кваском.
Когда появлялись всходы, нужно было освобождать поле от сорняков. Чаще то была полынь или кислица, которую выламывали и выносили на межу. А еще были огороды, скотина, другие хозяйственные дела. Так что алырничать не приходилось. Оно и для детворы дело находилось. Они целыми днями пропадали на выпасах. «Ычь! Ычь! Ычь!» – где-то вдалеке звучали их звонкие голоса, сопровождаемые хлесткими хлопками пастушьих плетей.
Но теперь вот подошла сенокосная пора, и все Симоновы трудились на покосах. Вставали рано, чтобы косить по росе, и, наскоро позавтракав, брали в руки литовки и спешили на сенокосные угодья. Тяжела она такая жизнь. Да ведь, говорят же, поле муку любит.
…Поплутав по лесной дороге, казаки наконец вышли на простор. Вокруг луга в цветах, полянки средь ерников да пашенки.
С Петрова дня зарница хлеб зорит, увидев желтеющий хлебный клин вдоль дороги, вспомнил Никифор слова своего покойного отца-землепашца. Эта любовь к земле передалась и его сыну, только не суждено ему было стать хлеборобом.
– Не омманул старик-то, ить, вон оне! – указывая рукоятью нагайки куда-то вдаль, сказал атаману Мишка Ворон.
И точно. Выбравшись из зарослей лещинника, казаки увидели невдалеке косарей, которые, встав рядком, проходили литовками да горбушами поле. Поодаль трудились бабы. Они сгребали деревянными граблями подсохшую кошенину в валки и сладывали в копны. Один лабазник – никакой тебе примеси осоки.
– Эх, хорошо работают черти! – глядя на косарей, восхищенно проговорил атаман. – Хотел бы я на их месте быть.
И он не лукавил. Никифор всю жизнь мечтал заиметь собственную заимку и заняться хозяйством. И у него всегда чесались руки, когда он видел работающих в поле крестьян.
– Ну а что, атаманушка! Меняй свою строевую лошадь на клячу, и дуй в пашенные! – с издевкой произнес его сподручник Игнашка Рогоза.
Тот только вздохнул.
– Да кто ж мне даст-то? Чай, государеву волю выполняю – границу русскую стерегу. Вот уж когда дадут отставку, тогда…
Увлеченные работой пашенные даже не заметили, как подъехали казаки.
– Ну, здорово, что ли, мужики! – громко крикнул атаман.
Косари оставили работу и, глянув с любопытством на прибылых, поклонились им до земли.
– И вам всякого здоровьица, – за всех ответил стриженный под горшок крепкий мужик в мокрой от пота рубахе.
По правую руку от него работал такой же крепкий, похожий на него, чанкырый паренек.
– Мотри-ка какой баской – твой, что ли? – спросил косаря атаман. А тот широко по-крестьянски улыбался.
– Мой, – ответил тот не без гордости. – Еле успеваю за ним – вот дошлый-то!
– И как зовут?
– Его Колькой, меня Андрияном.
– Добре, – шевельнул усом атаман.
Он слез с лошади и окинул взглядом угодья. Эх, привольето какое! И тишина. Кажется, слышно, как трава растет. Вот в такую же пору они когда-то с отцом и дедом выходили на покосы. Травы высокие, налитые – так и брызжут, так и брызжут соком на острые лезвия кос. Память возвращает его в далекое детство. Палящее солнце, духота, темные полукружья пота на рубахах косарей. И этот духмяный запах сена! Да разве с ним что-то сравнится? Потом эти медленно ползущие пышные возы, оставляющие за собой по дороге клочки зеленого сена, которые так аппетитно подбирает мягкими губами из пыли тянущееся на закат стадо. А вечером парное молоко, вобравшее в себя весь аромат июньских трав. Пьешь его, и всю дневную усталость как рукой снимает…
Воспоминания детства, да эти пьянящие травные запахи так подействовали на атамана, что он не смог устоять от соблазна взять в руки литовку да пройтись с нею по полю.
– Слышь, мужики, может, отдохнете чуток? – неожиданно обратился Никифор к косарям. – Ну а мы с товарищами поработаем за вас. А то в седле-то оно устаешь сидеть – вот и хочется спины поразмять.
– Эх, забодай меня коза! – пытаясь удержать на месте молодого горячего жеребца, воскликнул Игнашка Рогоза. – Давайте, мужики, соглашайтесь, коль сам атаман Черниговский об этом вас просит!
Те пожали плечами. Ну, коль есть желание – Бога ради…
Атаман слез с коня и, отдав поводья своему порученцу Макейке Волошину, принял из рук Андрияна литовку.
– Ну а вы что же? – обратился он к своим товарищам. – Давай, тоже слезай с коней.
Несколько казаков тут же последовали его примеру, те же, кому не достались литовки, отвели лошадей в тень, к небольшому березовому островку, что зиял посреди покосов, где, сидя на траве, кормили грудничков две молодые мамашки.
Перед тем, как начать работу, Никифор оглядел поляну.
– А не рано ли, мужики, косьбу-то начали? – неожиданно обратился он к косарям. – Вроде и трава еще не встала.
– Да это она от жары такая, – сказал Андриян. – Ну, а косить надо, пока еще она не семенится.
– Ну, коли так, то с Богом, – атаман покрепче сжал литовку и сделал пробный укос.
– Что-то она у тебя не живая, – легонько проведя пальцем по лезвию, деловито произнес он.
– Да только что правил, – стал оправдываться Андриян.
– Э, нет, – покачал головой атаман. – Так дело не пойдет. А ну дай оселок.
Тот вынул из кармана точильный камень.
Поставив литовку на пятку, Никифор несколько раз дернул ее бруском.
– Вот теперь дело пойдет, – произнес он и передал точило товарищам. – А ну давай, и вы поправьте косы.
А людям-то его все это было не внове. Они наравне с пашенными когда-то и хлеба растили, и скот держали. Но вот позвали их ратные дела, и они бросили все и подались на Амур. Но и тут уже кое-кто из них не вытерпел и взялся за соху. Подняли целину, пашни да огороды разбили, живностью всякой дворы наполнили. Специально для этого гуляли за Амур, где покупали у ханей все до последнего цыпленка.
Встав как заправские косыри рядком, казаки начали валить траву.
– Эх, забодай меня коза! – сделав очередной широкий взмах косой, выразил свое удовольствие Рогоза.
– Давай-давай, казачки, не подкачай! А то люди думают, что мы только саблями и умеем махать.
– Это точно! – послышался голос Мишки Ворона.
– Уж куда точнее! – усмехнулся старшина.
Тот был человеком посадским, но и ему приходилось в молодости браться за косу. Родители держали корову, потому каждое лето Федька с отцом ездили заготавливать сено. Там вдоль Москвы-реки были богатые луговые покосы. Можно сказать, великое разнотравье.
Долго они трудились, пока не устали. Первым опустил руки Игнашка.
– Все, казаки, я сдох.
– Что-то больно быстро, – утирая рукавом пот со лба, сказал атаман.
Тот хмыкнул.
– Да ведь я ж человек отродясь служивый, так что больше по другой части, – сев задницей на отаву, устало произнес он.
– Ага, как те птицы небесные, – смахивая пот со лба, молвил атаман. – Те-то ведь не пашут, не сеют, а сыты бывают. И не совестно?
Игнашка усмехнулся.
– Да и ты, Никифор, не шибко-то в мозолях, а вот скусно пожрать – это завсегда.
– А какой казак пожрать-то не любит? – делая очередной взмах косой, спросил Мишка. – Я вот тоже люблю.
– Ну все, кончай работу! – неожиданно остановил казаков атаман. – Поразмяли спины маненько, и буде. А то ведь нам еще нужно с народом потолковать – и в путь.
Подхватив косы, казаки поторопились в тенек. Под солнцем-то долго не наработаешь. А оно, поднявшись над горизонтом, жарит так, что жилы лопаются. Вот потому для косьбы только утро и годно, а днем лучше сидеть в теньке да квас попивать.
Храпят лошади, жарко им. Бросив щипать траву, лезут в тень.
– Ну, потерпите, милые, щас поговорим с людьми, и поведем вас на водопой, – ласково обратился к ним атаман.
Разговор с пашенными получился толковый. Те рассказали казакам о своем житье-бытье. На жизнь не жаловались – знали, мол, куда ехали. Вот только злых людей здесь тьма тьмущая. Так и норовят тебя ограбить. А возьмешься за топор или рожны – тут же пулю схлопочешь.
– Нам бы орудьишко какое-никакое – мы б сами с этими бесами справились, – заявил Андриян. – Мужиков у нас хватает, а ведь есть еще и отроки. К примеру, у меня, окромя Кольки, еще пятеро парнишей.
– Добре, – кивнул головой атаман. – Чем скорее мы заселим эти земли смелыми да сильными людьми, тем лучше. А то ведь богдойцы не шибко-то нас боятся. Мы-то их пытались силой несметной пужать, а тут видят, и нет этой силы. Вот и жгут нас, вот и убивают да в полон уводят. Смотрите, как бы и вас тут не пожгли.
– Да, дела-а, – протянул Андриян. – Вот я и говорю, орудьишко нам нужно.
– Что толку просить-то? Надобно самим его добыть! – встрял в разговор Колька, андриянов сын. – Я даже знаю, как это сделать. Устроим в лесу засаду – вот тебе и орудьишко.
Никифор с интересом посмотрел на парня.
– Башковитый он у тебя. Я б его к себе в войско забрал, да вам самим руки нужны. Ну а с орудьишком решайте сами. У нас тоже его не ахти сколь. А супротив нас на той стороне Амура огромное войско стоит. Тоже думаем, как быть. Царь-батюшка не шибко-то спешит нам помочь. Уж сколько просили его прислать к нам хотя бы парочку стрелецких дружин – не шлет. А ясак, вишь ли, велит собирать для казны. Неужто думает, что горстка храбрецов остановит богдойцев? Не остановит! Вот мы и нашли другой путь. Заманиваем к себе гулящих людей и делаем из них ратников. Ну а трофеи у ворога берем. И коней, и оружие, и куяки. Так что прав Колька: нужно самим думать. Ну а коль война – бегите в тайгу, а лучше к нам. Нам ратные люди завсегда нужны…
