Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 3.. Детство
Где ты, детство далёкое, где?
Жёлтый остров на синей воде…
От него, пропадая вдали,
Уходили мои корабли.
Где-то след мой на медном песке…
Где-то море так близко к реке…
До свиданья, разлука долга.
Оставайтесь нас ждать, берега!
Тот же берег под синей звездой…
Только остров живёт под водой.
И, летая за краем земли,
Стали песней мои корабли…
«Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминания о ней?…» И особенно если эта счастливая пора выпала на относительно спокойные и стабильные времена. Заводы дымят, фабрики работают, хлеба много, сахара и водки – и того больше… Но если без сарказма, главное – мирное небо! Пусть и не всегда безоблачное. И мне легко было начать эту главу словами великого нашего классика Льва Николаевича. Они легко и непринуждённо ложатся на мои собственные детские воспоминания и ощущения той жизни. И хоть, в отличие от классика, у меня не было ни гувернёров, ни «дядек», ни папы-графа, что, наверное – вернее, точно! – усложнило бы мою жизнь. Но, в общем и целом, могу слова эти, в большинстве случаев, смело повторять: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства!…» Повторяю и с радостью, и с изрядной долей ностальгии! Хотя… всякое бывало в нашем советском детстве.
Начну с самого начала. Оно, начало это, не так чтобы уж совсем для меня заладилось. И удивляться этому, думаю, не стоит, ведь матушка моя, как и её прабабка (как впрочем и все женщины нашего рода, чего уж греха таить…) была тоже весьма непростым, прямо скажем, человеком… И усложняло ещё всё и то обстоятельство, что ей, одной из многочисленных представительниц женского пола нашего рода, передался от греческих предков и певческий голос, и феноменальный музыкальный слух. Голос, да ещё и какой! На десятерых хватило бы, но мама всё забрала… До неё в роду только мужчины таким даром певческим обладали! Трое родных её дядьёв, бабушкиных старших братьев, таким даром владели, и владели так, что мама не горюй! Мощные голосищи имели, и даже в самом-самом нашем главном дореволюционном храме пели! (после революции его взорвали, а в двухтысячные построили заново по чудом сохранившимся чертежам). Храм этот назывался «Большой Златоуст», и на клирос туда так просто было не попасть, сами понимаете, отбор колоссальный, а тут целое трио! Один из братьев, самый старший, Леонид, даже успел в хоре Оперного театра несколько сезонов прослужить до тех пор, пока его не забрали на первую мировую, где он пропал без вести. Второй от чахотки умер, в те времена это обычным делом было (Кох тогда вакцину свою ещё не изобрёл, к сожалению), а третий, самый младший из них, Митенька, скончался от воспаления лёгких. Ещё один сын, самый-самый младший, хотя и был хорошим человеком, но голосом певческим, увы, не обладал. И мало того, ему ещё и не посчастливилось умереть нелепой смертью, в возрасте всего 26 лет, да ещё и в мирное время, в промежуток между двумя мировыми войнами!
И остались у прабабки Агриппины одни девки, остальные же дети мужского пола ещё в раннем детстве от разных инфекций поумирали. И каждого своего нового внука или внучку, Агриппина Ксенофонтовна сама лично проверяла на наличие музыкальных способностей – но увы! Способности эти как будто оставили наш род. И вот, когда она совсем было уже отчаялась, у младшей из её дочерей, Маруси, появилась на свет дочка – моя мама, для родных – Аврора (сокращённо – Рора), а для остальных, и по документам по-простому – Лора. Забегая вперёд, скажу, что на маме дар этот волшебный опять приостановился. Словно богиня Каллиопа, наставница сирен и муза певцов, решила оставить своим покровительством мужчин и женщин нашего рода! Быть может, за прадеда Григория обидевшись, не знаю, но больше голосом, таким как у троих её сыновей и внучки Авроры, в роду Агриппины Ксенофонтовны никто, по-крайней мере, пока, не обладал!
Маман же, будучи совсем ещё девчонкой, уже обладала голосом таким красивым, звонким, что как запоёт, бывало, во всю свою девичью мощь, так рюмочки хрустальные у бабушки в серванте «подпевали»! И бабушка, тревожась за фамильную посуду, ей строго запретила петь повсюду, и в столовой и на кухне упражняться, а то, могло такое статься, совсем без хрусталя в те времена, такие непростые, оказаться! С посудой, как со многим, в стране настала напряженная пора… Но мама и не унывала, и пела во дворе и в школе, на сцене клубов и дворцов, тем радуя своих подруг, друзей, их матерей и их отцов.
Так вот, в свой саквояж, на память о моей певунье-маме я положу: мини-вазон слоновой кости, миниатюрную фарфоровую статуэтку японского божка нэцкэ – окимоно, мини-блокнот из Палеха и сувенир из уральских камней с малахитом и с надписью золотыми буквами: «Свердловск». Всё это, помимо грамот и дипломов, было подарено маме на всевозможных песенных конкурсах и фестивалях.
