Когда увидишь меня – плачь

10

Гроздья лампочек свисали с балок на перекрученных чёрных шнурах, словно гигантские виноградные лозы, и кое-как разгоняли темноту своим оранжевым светом. Уходя вдаль, они уже напоминали светящиеся коконы, и Адам представлял, как из них вылупляются огромные мерцающие бабочки и разлетаются по залу. Он задрал голову, пытаясь разглядеть потолок, зная, что не увидит ничего, даже тонкой полоски неба там, где прохудилась крыша. Местные энтузиасты время от времени латали дыры, но те возникали в других местах снова и снова, и в конце концов в дождливые дни тут и там проливались миниатюрные водопады, а люди спотыкались о расставленные повсюду вёдра.

Пустой дом – царство вечной ночи, невиданных товаров и странных ароматов. Сквозь заколоченные окна сюда не пробьётся ни единого лучика солнца, а лампы никогда не погаснут. Простые деревянные прилавки змеятся по его гигантскому нутру, заваленные всякой всячиной, которой не встретишь нигде в городе. Адам бы не удивился, найдись в одном из уголков ядерная бомба, покрытая пылью и никому не нужная. В разное время он натыкался здесь на вещи не менее удивительные, например на гладкий брусок тёмного стекла, лежащий в ладони приятной тяжестью. По бокам его были маленькие кнопки, нажимать на которые, впрочем, было ожидаемо бесполезно, а на обратной стороне красовалось изображение надкушенного яблока. Адам с недоумением вертел странный предмет в руках, пока продавец разливался байками о том, что это якобы портативный телефон, на котором можно слушать музыку, смотреть фильмы и переписываться с друзьями, вроде того, как это делается на офисном компьютере.

– И как его включить? – спросил Адам.

Продавец замялся.

– Вот тут, – он указал на кнопку, которую Адам безуспешно нажимал всё это время. – Только в нём батарейка сдохла.

Часто техника, которую пытались сбыть торговцы, не работала или работала так, что её всё равно невозможно было использовать. Года три назад Адам пытался купить видеопроигрыватель ко дню рождения Тома, но выяснилось, что тот читает лишь какие-то «кассеты», и сколько бы Адам ни спрашивал, отыскать их так и не сумел.

При этом всё, что включалось, жужжало или мигало, стоило таких денег, какие он не мог себе позволить спустить, поэтому обычно он просто бродил между рядов, как в музее, и с любопытством разглядывал роботы-пылесосы, графические планшеты, электронные часы и телевизоры с плоским экраном.

Адама завораживал Пустой дом со всем его хаосом и бестолковостью, и он приходил сюда, когда хотелось отключиться от обыденности. Даже покидая его без покупок, он чувствовал себя отдохнувшим и наполненным новыми красками. Ему нравилось ироничное название места, набитого всякой всячиной, хотя Адам и знал, что этим оно обязано всего лишь своей странной конструкции. Снаружи Пустой дом выглядел обычным заброшенным зданием с заколоченными окнами, а внутри представал просторной кирпичной коробкой, лишённой стен, лестниц и каких-либо перегородок между четырьмя этажами. Только тьма прилавков внизу, балки, увешанные лампами, и теряющаяся где-то далеко вверху крыша. Никто точно не знал, с какой целью здесь снесли потолки и стены и когда это произошло. Пустой дом был Пустым домом так долго, что некому уже было вспомнить, как всё начиналось.

Сегодня Адам был полон решимости что-нибудь купить. Уже несколько дней он ощущал тревожный зуд, который не оставлял его в покое даже во сне. Умение ждать не было его сильной стороной, и теперь, когда он пообещал Полли ничего не предпринимать, время издевательски замедлилось и сводило его с ума.

Даже работа начинала казаться спасением – целых восемь часов в день мысли были заняты тупыми монотонными задачами, и Адам окунулся в них, чтобы отключиться от остального. Когда в конце недели Дамер вызвал его к себе, он поплёлся в кабинет начальника без привычной досады из-за предстоящей выволочки – какое это имеет значение, если можешь думать только о брате? Очнулся он лишь тогда, когда вместо привычных претензий услышал, как Дамер хвалит его за усердие.

– Шерман, я всегда считал, что вы не лишены мозгов, хотя в вашей работе важнее дисциплина, которой вы не обладаете. Что с вами случилось? С чего вдруг ваши отчёты стали безупречными?

В устах старого козла такие слова звучали, как наивысший комплимент, и Адам сперва растерялся. Обычно Дамер не нуждался в поводах, чтобы ругать его, и вызовы «на ковёр» были его любимым развлечением, когда нужно снять стресс. Благодаря своей биографии Адам подходил для этих целей лучше других, и за все четыре года в Бюро статистики слова доброго не слышал от начальника.

– Просто я люблю свою работу, господин Дамер, – невинно ответил он.

Тот лишь покачал головой и хмыкнул.

Дома было гораздо хуже. Не помогла даже генеральная уборка, хотя уж это средство его никогда раньше не подводило. Адам в пятый раз протирал и без того чистые окна, но мысли не приходили в порядок, а зуд не утихал. Во всей квартире не осталось ни пылинки, вещи в шкафу были идеально сложены или развешаны по цвету и сезону, посуда расставлена по размеру и назначению, а шторы выстираны и отглажены. Он снова и снова драил ванну, находя её недостаточно белой, но легче не становилось.

Выдавив ещё немного чистящего средства на губку, Адам попытался отогнать навязчивую мысль о единственном уголке квартиры, куда он не заглянул. Который сознательно игнорировал.

Верхняя полка шкафа была хранилищем его прошлого, точнее, его жалких остатков. Там стояли коробки со старой одеждой – той, в которой он был в роковой день, и той, что носил в первый год после. Адам редко открывал коробки, но и выбросить те немногие вещи, что связывали его с прежней жизнью, не поднималась рука. А ещё там хранились фотоальбомы, которые Том отдал ему много лет назад. После аннуляции семьи Шерманов, Адам лишился не только родителей и брата, но и всего имущества. Он никогда больше не побывал в старой квартире и не получил оттуда даже пары носков. Всё пришлось начинать с нуля, и в родном городе он чувствовал себя беженцем без прошлого.

И вот однажды вечером Том выгреб все свои фотоальбомы, и они несколько часов просидели над ними, вспоминая. Конечно, там не было фотографий родителей, зато снимки братьев попадались часто. Том оставил себе лишь немногие, убедив Адама забрать остальное.

«Сейчас не время, – говорил он себе. – Только хуже станет, сам знаешь».

Но что если нет? Вдруг именно это и поможет ему избавиться от нервного зуда?

Адам понимал, что его силы воли не хватит надолго. Он просто оттягивал момент, занимаясь бессмысленными вещами.

Он остервенело тёр эмаль, и без того белоснежную, но мысленно уже подбирался к заветной полке. А спустя полчаса обнаружил себя на диване в окружении раскрытых альбомов, с разворота каждого из которых на него смотрел Оскар.

Девять лет жизни брата уместились на снимках, которые заботливо собирал Том. Лучшие годы. Большинство было сделано на посиделках – в барах, в квартирах, и все присутствующие выглядели молодыми и счастливыми. Вот они зависают дома у Тома и Полли после концерта, Адама тогда тоже взяли с собой. Ему было тринадцать. Оскар с гитарой в руках устроился на кровати и что-то поёт, Полли сидит на подоконнике, Адам возле неё на полу, а Том фотографирует.

Вот Том и Оскар стоят рядом в своих крутых концертных шмотках и позируют, словно их снимают для обложки альбома. Оскар как обычно не расстаётся с гитарой и держит её наперевес, как оружие, а Том чуть задрал подбородок и смотрит надменно, чего никогда не бывает с ним в жизни. Таких снимков у Тома оказалось два, и один стоял в рамке на полке в его комнате.