Римский орел. Орел-завоеватель

Глава 13

Когда дверь рухнула, мысли Катона отчаянно заметались. Макрон, похоже, благополучно выбрался из сарая, но сам он находился в пиковом положении. Бежать было поздно, и юноша, нырнув в огромную кучу соломы, затих.

Голоса германцев приблизились, потом снаружи, прямо из-за стены, донесся истошный пронзительный визг. «Все, – подумал Катон, – центуриону конец». Потом, с опозданием, до него дошло, что люди кричать так не могут. Один из германцев рассмеялся и тут же закашлялся. У Катона тоже сильно першило в горле, но он сдерживал кашель, чтобы не выдать себя.

Затем невдалеке что-то прошуршало и глухо стукнулось в стену. Когда то же самое, только ближе к нему, повторилось, Катон, холодея от ужаса, понял, что варвары наугад тычут в солому копьями. Усилием воли юноша заставил себя превратиться в статую: любое движение было бы равносильно самоубийству. Германцы ожесточенно пронзали копьями кучу, но она была велика, а дым становился все гуще, и они все чаще заходились в приступах кашля. Потом послышался чей-то крик, и варвары, бросив свое занятие, торопливо покинули горящий сарай.

Убедившись, что он остался один, Катон осторожно выбрался из своего укрытия. Помещение заполнял едкий дым, но он поднимался вверх, и у самого пола дышать было полегче. Юноша на животе пополз к выходу, там подожженная им солома уже выгорела до еле тлеющей золы. Улица за разбитой дверью кишела германцами. Потом послышался гортанный клич, и варвары всей толпой двинулись к центру деревни. Когда голоса и топот затихли, Катон выкатился из сарая, громко кашляя и жадно хватая нагретый пожаром ночной воздух. Легкие и глаза его болезненно жгло, и разглядеть толком улицу ему удалось, лишь смахнув с ресниц слезы. Хотя крики дикарей продолжали нестись отовсюду, в данный момент в непосредственной близости никого из них не наблюдалось. Если, конечно, не считать того варвара, которого он уложил четверть часа назад. Осторожно приблизившись к мертвецу, Катон увидел на лбу его огромную иссиня-черную шишку и, рассудив, что германцев кругом пруд пруди, а римлян практически нет, стал ворочать недвижное тело, сдирая с него заскорузлый, дурно пахнущий плащ, насквозь пропитанный жиром и потом. Его замутило, но он все же накинул дикарское верхнее облачение поверх своего и поспешил избавиться от армейского шлема. Еле, мать их всех, и в первую очередь Бестию, справившись с туго затянутым ремешком!

Поскольку короткая римская стрижка вряд ли была у германцев в ходу, ему пришлось, превозмогая отвращение, нахлобучить на голову вонючий капюшон. Вложив свой меч в ножны и спрятав его под плащом, Катон подобрал с земли германское копье, потом, поколебавшись, поднял и щит. Трудно сказать, сделало ли все это из него настоящего варвара, но и на римлянина теперь он походил очень мало.

И что же дальше? Искать спасения, хотя бы призрачного, следовало, разумеется, в центре деревни, там, где еще держали оборону остатки когорты, но где-то за сараем сейчас обретался раненный в ногу центурион. Нельзя же было бросить его, да и штандарт, за утрату которого Порций мог с ним неизвестно что сделать. Конечно нельзя, а сарай уже полыхал. Жаркое пламя било даже в узкий проход, ведущий к задворкам. Заглянув туда, Катон отпрянул, потом поплотней натянул капюшон и, запахнув толстый плащ, нырнул в обжигающий жар. Пламя слепило, раскаленный воздух опалял щеки, но до стены было всего десять шагов, и Катон добежал до нее, а затем, уж сам не зная как, перескочил через высокую каменную преграду. Там еще ничего не горело, правда, плащ, позаимствованный им у германца, в нескольких местах занялся, но сбить огонь было секундным делом.

Дворик позади сарая казался пустым, лишь под стеной круглилась куча сена или какого-то корма.

– Командир! – тихо позвал Катон.

В ответ на зов куча зашевелилась, и сердце юноши радостно трепыхнулось. Потом в его уши ворвался пронзительный жалобный визг.

– Командир! Тебе плохо! – с тревогой крикнул Катон, и куча шевельнулась еще раз. Но двигался под ней вовсе не человек, а (Катон пригляделся) свинья.

Свинья! И никаких признаков центуриона!

Катон чуть не заплакал. Он был слишком молод для таких переделок, слишком напуган и одинок, ему вдруг захотелось упасть ничком в грязь и уже не вставать, что бы вокруг ни происходило. Возможно, он так бы и поступил, но тут горящая крыша сарая с грохотом провалилась. Юноша, спотыкаясь, отпрянул и громко, с ожесточением выбранился. Ладно. Пусть никого из своих рядом нет, пусть его окружают враги, а огненная стихия так и норовит испепелить его тело, но он не отдаст им задешево свою жизнь, он будет бороться.

Торопливо представив себе относительную диспозицию римлян, германцев и равнодушно пожирающего деревню огня, Катон выбрал направление, показавшееся ему единственно верным, и, напрягая слух и зрение, зашагал прочь от останков пылающего сарая.

«Свиньи, – думал Макрон, – хороши лишь после того, как побывают в руках искусного повара. Живьем же они, даже римские, просто несносны, а уж германские мерзостны втрое, под стать своим гнусным владельцам». Подобные умозаключения его можно было понять, ибо он полз по мелкой, плохо выкопанной канаве, куда стекали со всех свинарен свинячье дерьмо и моча. Полз, стараясь не окунать штандарт в липкую тошнотворную жижу. Отвратительное, нестерпимое зловоние било ему прямо в нос, душило, мешало соображать, однако центурион полз и полз, пока не уперся в плетень, за которым что-то мелькало. Он пригляделся: плетень примыкал к пустырю, на котором виднелись грубо сколоченные лотки – это был рынок. Разумеется, никакого торга там сейчас не велось, но среди торговых рядов кто-то сновал, видимо местные жители сносили сюда свое барахло, надеясь уберечь его от пожара. Макрон, припомнив вид, открывшийся ему с крыши сарая, решил, что главная деревенская площадь должна каким-то краем смыкаться с базаром и, значит, у него есть возможность пробраться к своим. Оно конечно, тут толкутся люди, но их не так много, и это не воины, а женщины, дети и старики, то есть народ сам по себе не опасный. Если они не поднимут шума, он сможет без помех совершить то, что задумал.

С трудом поднявшись на ноги, Макрон сдвинул щеколду калитки и, волоча штандарт навершием по земле, побрел вдоль стены, стараясь держаться в тени. Двигался он еле-еле, раненая нога почти потеряла чувствительность, да и кровопотеря давала знать о себе. Мысли путались, но Макрон заставлял себя идти и идти, осторожно косясь на копошащиеся возле палаток фигуры. Похоже, местные жители не только прятали здесь свое добро, но и растаскивали чужое, а потому лишний шум тоже был им ни к чему. Мародеры, заметившие римлянина, провожали его настороженными взглядами, но на том все и кончалось.

За пределами рынка слышался шум боя. Ориентируясь на него, Макрон добрался до угла улицы и остановился в небольшой стенной нише, чтобы перевести дух. Он ничего уже не различал, голова начинала кружиться. Макрон потер глаза и встряхнулся. Головокружение унялось, мир вокруг обрел четкость, вернулась и ясность мышления. Главное – не стоять, промедление гибельно. Быстрый взгляд за угол скажет, чист ли путь впереди. Центурион выглянул из укрытия и был сбит с ног.

Германец налетел на него так стремительно, что упал сам. И варвар, и римлянин жадно глотали воздух, глядя в оранжевое дрожащее небо. Макрон попытался перекатиться и вытащить нож, но варвар был много проворней. Вскочив на ноги, он подхватил с земли свое копье и замахнулся, нацеливая широкий наконечник противнику в глотку. Центурион выставил перед собой нож, прекрасно понимая, что тот нимало не защитит его от удара копья.

– Хвала Юпитеру! – вдруг воскликнул германец.

– А? Что?

Дикарь опустил копье. Макрон уставился на него в полнейшем недоумении. Кто он? Предатель? Откуда он знает латынь?

– Это я, командир, – сказал Катон, откидывая с головы капюшон. И наморщил нос. – Чем тут воняет?

Макрон, слабо улыбаясь, привалился к стене. Головокружение возобновилось, но теперь ему было на это плевать. Катон, благослови его боги, все-таки спасся. Теперь надо только чуток отдохнуть…

– Командир!

Центуриона бесцеремонно встряхнули. Он разлепил веки. Возвышавшийся над ним Катон крепко держал его за ремни снаряжения. Потом рывком вздернул на ноги:

– Нам надо идти, командир!

Ноги Макрона подкашивались, но настырный юнец потащил его куда-то, потом поставил к стене, сунув ему для опоры в руки древко штандарта. А сам глянул за угол и тут же отпрянул.

– Плохо дело, – сказал он. – Они в каждом проулке. Штурмуют площадь. Но мы их обхитрим.

– Да, но сначала мне нужно передохнуть.

– Нет, командир! Нельзя! Ни в коем случае! Отдохнешь среди наших!

Пинком ноги Катон распахнул ближайшую дверь и втащил Макрона в маленькую хибару. Слабеющий центурион смутно отмечал, что его влекут куда-то через темные переходы и дворики, пока не оказался в какой-то тесной и грязной каморке. Паренек усадил его, достал свой меч, потом скинул германский плащ и молча принялся рубить стену.

– Малый, ты часом не спятил? – устало спросил Макрон. – Что ты делаешь?

– Командир, по моим прикидкам, этот дом стоит возле площади и эта стена даст нам выйти к нашим. Если мы продырявим ее.

– Тогда я смогу отдохнуть?

– Тогда ты сможешь отдохнуть, командир.

Взяв меч в обе руки, Катон стал втыкать его в стену и отковыривать куски сухой глины, пока не обнажил большой участок оплетки. Он вытер лоб и снова с отчаянной энергией атаковал тонкие прутья лозы. Макрон безучастно за ним наблюдал, мало-помалу теряя интерес ко всему окружающему и постепенно отдаваясь желанию погрузиться в глубокое забытье.

Перешибать лозу оказалось трудней, чем рушить глину, но Катон без устали работал мечом и в конце концов вырубил в оплетке дыру, позволившую ему начать дырявить плотный слой наружной обмазки. Миг, другой – и мрак каморки пронизали первые полосы света, а воодушевленный юноша с еще большим энтузиазмом принялся расширять проем. Когда брешь показалась ему достаточной, он наклонился и подтащил к ней центуриона.

– Полезай первым, малый, – встрепенулся Макрон.

– Командир, мне проще пропихнуть тебя сзади, чем шарить потом в темноте.

– Ладно, толкай.

С помощью паренька Макрон просунул в отверстие руки, плечи и голову. Сверху на него что-то посыпалось. Он стал отплевываться, и тут кто-то заехал ему сапогом в бок.

– Эти поганые германцы уже сквозь стены лезут! – послышался чей-то голос.

– Полегче, ребята! Я свой!

Сильные руки выдернули его из дыры, а спустя мгновение и паренек стоял рядом с ним, стряхивая с себя пыль и грязь. Легионер, наградивший Макрона пинком, нервно сглотнул:

– Командир, я…

– Ничего страшного, сынок, все в порядке. Отведи-ка нас лучше к трибуну.

– Есть, командир.

Легионер поддержал Макрона с одной стороны, Катон – с другой, и вся троица поплелась мимо задних шеренг удерживавших подступы к деревенской площади римлян. Вителлий вместе с трубачом и знаменосцем когорты стоял на крыльце дома вождя.

– Остановитесь-ка, парни, – велел Макрон и, неуклюже выпрямившись, отдал трибуну салют.

– А! Макрон! Значит, ты все еще с нами? А мне сообщили, что варвары с тобой разделались. С тобой и с твоим пареньком.

– Они попытались, но обломали зубы.

– Вот и прекрасно. Но рана у тебя, смотрю я, нешуточная. Скверная рана. Надо ее поскорее промыть и перевязать. – Трибун ткнул пальцем в дверь дома. – Там лекари. Они, конечно, сейчас очень заняты, но, думаю, не оставят тебя без внимания. Скажешь, что я велел для начала смыть с тебя все дерьмо. – Вителлий поморщился.

– А где моя центурия, командир?

– Удерживает с другими ворота. – Вителлий посторонился, давая пронести в госпиталь очередного раненого. – А всех здешних ублюдков я велел вытолкать из деревни взашей. У меня слишком мало людей, чтобы отвлекать их на охрану этого стада.

– Как обстоят наши дела?

Вителлий нахмурился и ответил не сразу.

– Не лучшим образом. У нас осталось менее трехсот боеспособных солдат. Германцы господствуют на пяти улицах. Правда, остальные подступы к площади перекрыты огнем и мы все еще удерживаем часть стены.

– Сможем ли мы продержаться до прихода Веспасиана?

– Может быть. – Вителлий пожал плечами. – Во всяком случае, пока пламя за нас. Сейчас они давят, мы их отбрасываем. И будем отбрасывать, если фронт не расширится, иначе… – Он покривился и смолк.

– А что будет, если огонь подойдет к нам?

– Тогда мы отступим к главным воротам, а там уж прикинем, не выйти ли нам наружу. Туда, где нас очень ждут.

«То есть у нас два варианта: сгореть или потерять потроха, – подумал Катон. – Интересно, что лучше?»

– Ладно, Макрон. – Вителлий вздохнул. – Мне надо идти. А ты займись своей раной.

– А как насчет меня, командир? – спросил Катон, испугавшись, что все его сейчас опять бросят.

Вителлий опять поглядел на Макрона.

– Твой «насчет меня» может пока охранять твое знамя, центурион, – сказал он, коротко усмехнувшись, и быстро сбежал по ступеням.

Трубач и знаменосец когорты молча последовали за ним.

– Да, командир.

Макрон мрачно улыбнулся и протянул Катону штандарт.

– Держи, пока мне делают перевязку. Я скоро выйду. Жди меня тут.

Катон помог своему командиру добраться до двери. Лекарь, бегло взглянув на Макрона, небрежно кивнул в знак того, что раненый достоин лечения, а не милосердного удара меча, и замахал на сопровождающего руками, выпроваживая его прочь.

Выйдя на площадь, Катон попытался воткнуть штандарт в землю, но мерзлая почва не подавалась, и ему пришлось прислонить древко к плечу. Конечно, попасть к своим было несомненной удачей, однако, судя по всему, чаша весов клонилась отнюдь не в пользу римлян. Легионеры плотно закупорили горловины проулков, по которым варвары рвались к площади, но при этом то здесь, то там вражеский меч или вражеское копье находили брешь в их обороне, и тогда из задних римских шеренг, подпирающих сражающийся авангард, вываливались раненые. Те, разумеется, кому посчастливилось выпростаться из свалки, остальных затаптывали, не разбирая, кто свой, кто чужой. Мало-помалу, но с пугающей неуклонностью римлян теснили назад. Катон хорошо понимал, что, как только волна германцев выплеснется на площадь, легионеров в короткий срок перебьют, а между тем до рассвета оставалось еще часа три, и прибытия помощи следовало ожидать лишь к полудню.

Однако, как яростно ни напирали германцы, огонь, перепрыгивая с крыши на крышу, шел быстрей. Пламя выжимало варваров с улиц. Через какое-то время в тылу атакующей орды зазвучали рога, и германцы откликнулись разочарованным воем. Трубный зов повторился, и варвары с неохотой, но все быстрей и быстрей потекли вспять.

Когорта осталась одна, но отдых был кратковременным, ибо на смену орде явился Вулкан. Пламя охватило деревенскую площадь дугой, заскакивая на наружные стены. Огненная стихия двигалась на солдат, и те медленно пятились, тщетно пытаясь прикрыться от жара щитами.

Прибежавший гонец закричал им:

– Назад! Все назад! Всем приказано отступить к главным воротам!

Измученная, израненная когорта приступила к отходу. Раненых, способных идти, поддерживали товарищи, остальных, в том числе и Макрона, несли на щитах. Все это происходило в угрюмом удрученном молчании: многие командиры погибли, а оставшимся было уже не под силу подбадривать подчиненных. Тем не менее ретирада производилась спокойно, без малейших намеков на панику. Возле главных ворот Вителлий установил защитный кордон, поместив раненых позади строя. Остатки когорты, сомкнув ряды, ждали неминуемого конца.

Устроив своего командира получше, Катон вновь присоединился к шестой центурии. С надвратной башни его взору открылась душераздирающая панорама. Ветер продолжал раздувать пламя, и теперь оно пожирало остатки деревни. Выгнанные за стену германские землепашцы, сбившись в кучу, смотрели, как горят их дома. Было очевидно, что без еды и без крова лишь немногие из них сумеют пережить эту зиму. Красный отблеск пожара выхватывал из мрака их лица, на которых лежала печать такой обреченности, что Катона невольно кольнуло чувство вины, хотя он и понимал, что, скорее всего, умрет раньше тех, кого он жалел.

А позади обездоленных, охваченных горем селян теснилось, уходя в ночь, германское воинство. Варвары ждали, когда огонь выжмет врага из ворот.

Катон с удивлением отмечал, что, по мере того как шло время, когортой овладевала философская безмятежность. Уцелевшие командиры и солдаты обменивались репликами, как равные, ибо чины и звания – удел живых, смерть же рангов не разбирает. Катон и сам теперь словно покачивался на волнах этого величавого совместного скольжения к небытию и улыбнулся стоявшему рядом с ним ветерану. Тот, обычно суровый и замкнутый, улыбнулся в ответ, и обоих омыло теплое чувство, хотя они не сказали друг другу ни слова.

Когда на востоке стало светлеть, огонь подошел к воротам вплотную. Вителлий приказал легионерам построиться в боевую колонну и задумался, как быть с теми, кто не имел сил вступить в последнюю схватку. Раненые, понимая что происходит, просили раздать им мечи, чтобы с достоинством встретить врага, однако, возможно, разумнее и милосерднее было бы незамедлительно лишить их жизни. Трибун колебался, взвешивая все «за» и «против», но тут с надвратной башни послышался крик:

– Они зашевелились!

«Похоже, германцы позволили нетерпению взять верх над расчетливостью, – разочарованно подумал Вителлий. – И нам не удастся даже выбраться в открытое поле, чтобы хотя бы размяться как следует перед вечным покоем». Устало поднявшись на сторожевую платформу, трибун увидел вытянутое лицо молоденького оптиона шестой и через мгновение понял причину его растерянности.

Вся германская орда действительно пришла в движение, но направлялись варвары не к деревне, а, огибая ее, к лесистому склону холма.

– Это еще что за номер? – Вителлий нахмурился.

– Командир, что они собираются выкинуть?

– Не имею ни малейшего представления, – пожал плечами трибун.

Варвары прибавили шагу, и очень скоро их безоружные соплеменники остались одни. Катон никак не мог заставить себя поверить глазам и пребывал в абсолютнейшем замешательстве, пока его уши не уловили знакомый сигнал. В рассветном воздухе прозвучало пение горна, и через гребень холма перевалила колонна, ведомая конниками в красных плащах и увенчанных гребнями шлемах.

Веспасиан дал легиону команду выступить ночью, не дожидаясь гонцов.