Римский орел. Орел-завоеватель

Глава 11

– Ты видел сегодня Тита?

– Прости? – Веспасиан поднял глаза от стола.

– Что ты сказала?

– Своего сына, Тита. Ты видел его сегодня? – Флавия ткнула его пальцем в плечо. – Или ты слишком занят, чтобы вспомнить, что у тебя есть сын?

– Моя дорогая, у меня правда не было времени.

– Только это я от тебя и слышу. Постоянно. Всегда. Ты вечно возишься со своей писаниной. – Она бросила презрительный взгляд на шкатулку. – А тебе не приходит в голову, что нашему сыну нужен отец?

Веспасиан отложил стило и окинул жену долгим взглядом. Сердце его тяготило чувство вины. После трех выкидышей и появления на свет мертвого малыша рождение Тита казалось им чуть ли не чудом. Вдобавок долгие, тяжелые роды едва не стоили Флавии жизни, и потому все последующие два года к мальчику относились как к драгоценной вазе. Однако если мать практически не спускала с него глаз, то Веспасиан занимался ребенком лишь по мере возможности, сознавая при этом, что время, посвященное семье, украдено у политики. Которой (в этом, во всяком случае, убеждал себя сам легат) он занимался лишь ради блага того же Тита.

Впрочем, решение взять под руку легион далось ему нелегко. Хотя Флавия, повинуясь долгу, сама уговаривала его принять этот пост и, как подобает супруге римлянина, отправилась с ним к месту службы, он прекрасно знал, как не хотелось ей менять столичную жизнь на прозябание в германской глуши.

Правда, воздух здесь был много свежее, чем в Риме, однако ребенку это на пользу почему-то не шло. С самого прибытия в лагерь Тита одолевали хвори, – похоже, холодный, влажный климат Германии плохо воздействовал на его организм. Постоянная тревога и долгие бессонные ночи, проведенные у колыбели, совершенно измучили мать. Мысль о возможной потере ребенка ужасала обоих, но если Веспасиан мог забыться в работе, то Флавия этого утешения не имела. Запертая в замкнутом лагерном мирке, вырванная из светского круга, лишенная каких-либо развлечений и презиравшая скучное общество офицерских жен, она всецело сосредоточилась на своем обожаемом сыне.

Тот же, по обыкновению всех заласканных и не в меру шустрых младенцев, буквально изводил и ее, и прислугу. В покоях легата не было ни одного выступа, о который он не ухитрился бы стукнуться, ни одного стула или сундука, с которого бы он не упал, ни одного ковра, о который бы он не споткнулся. Естественная детская любознательность приводила к тому, что, как ни старались взрослые убрать от него все мелкие и острые вещи, Тит все равно ухитрялся найти какую-нибудь штуковину, чтобы сунуть ее себе в рот или, упаси Юпитер, ткнуть ею в глаз. Чаще – в свой, а порой и в глаз какой-нибудь незадачливой няньки. Ну а когда у него прорезались острые зубки, он тут же не преминул пустить их в ход.

Веспасиан улыбнулся, подумав, что его сын, по крайней мере, явно не лишен боевого духа.

– Что? – спросила Флавия.

– Э… ты о чем?

– Ты улыбаешься. Что тебя так веселит?

– Я вдруг подумал, что мне и впрямь хорошо бы увидеться с сыном. – Веспасиан, оттолкнувшись от стола, решительно встал. – Идем.

Шагая по галерее, обегавшей его резиденцию с внутренней стороны, легат непроизвольно покосился на небо. Зажженные по всему периметру двора факелы наполняли пространство тусклым мерцающим светом – чуть дрожащим и непривычно таинственным от косых промельков обильного снегопада. Ему вдруг подумалось, что Вителлий, наверное, сейчас клянет этот снег. Мысль, что самоуверенный трибун тащится из деревни по стуже, порадовала легата. Плохо лишь то, что вместе с ним вынуждены страдать и солдаты. Уж они-то, во всяком случае, не виноваты ни в чем.

Как только дверь в детскую отворилась, Тит издал восторженный вопль и, оттолкнув няньку, затопотал навстречу отцу.

– Папа! – запищал он, обхватив ручонками колени отца и задрав кверху мордашку. – Брось меня! Брось!

Веспасиан нагнулся, крепко ухватил сына под мышки и высоко подбросил, что породило радостный оглушительный визг.

– Как поживает мой солдат? А? Как дела у моего маленького легионера? – Легат повернулся к жене. – Я смотрю, он растет не по дням, а по часам. И не заметим, как придет время шить ему первую тогу.

– Он еще совсем маленький, мой малыш, – возразила Флавия, обнимая любимца за плечи. – Правда ведь, ты ведь мой?

Тит недовольно пискнул и вырвался из материнских объятий. Веспасиан рассмеялся и, наклонившись, взъерошил жесткие непослушные волосы сына.

– Нет, он мой! Он солдат!

– Он не солдат! – решительно заявила Флавия. – И не станет солдатом – во всяком случае, если без этого можно будет хоть как-нибудь обойтись.

– Сначала пусть вырастет, а там уж посмотрим, что он решит. Мне лично служба в армии кажется самым подходящим занятием для мужчины.

– А мне так не кажется. Армейская служба трудна, опасна, и несут ее по большей части лишь неотесанные деревенские олухи.

– Как я понимаю, речь идет о провинциалах вроде меня?

– О, прости, я совсем не хотела…

– Шучу. А если серьезно, то Титу едва ли удастся сделать карьеру в сенате, не послужив для начала в имперских войсках.

– Тогда ты найдешь ему место поближе к Риму.

– Я и сам, как видишь, служу не в Италии. Мы с тобой не раз уже говорили о том. Место службы военачальника определяется императором и его приближенными. Я, по крайней мере пока, в их круг не вхожу. Но как бы там ни было, Титу придется служить. Таков обычай.

– Да. – Флавия печально кивнула и, присев, поцеловала мальчика в лоб. Тот, уловив настроение матери, крепко обнял ее и уткнулся личиком в складки ее одеяния. – Я знаю. Мне просто хочется, чтобы он как можно дольше оставался таким, как сейчас.

– Я понимаю, Флавия. Понимаю. Что делать. Мальчик растет. Но… может быть, у нас еще будут и другие дети. Когда-нибудь… когда ты будешь готова.

Флавия посмотрела мужу в лицо, в ее темные глазах колыхнулась горечь. Однако она моргнула и, чтобы унять дрожь в губах, заставила себя улыбнуться:

– О, я надеюсь на это. И очень хочу, чтобы у нас было много детей. Но ты должен быть рядом со мной. Ты должен беречь себя. Обещаешь?

– Беречь себя?

– Да. В Британии. Пожалуйста, будь осторожным.

– В Британии? Что? – Веспасиан сердито вскинулся. – Как ты узнала?

– От офицерских жен, – ответила Флавия и рассмеялась, увидев, как вытянулось его лицо. – Боюсь, мужчины много болтливее нас.

– Они и впрямь хуже баб, – пробормотал Веспасиан. – Тоже мне офицеры! Зачем же, спрашивается, я брал с них слово молчать?

Тит рассмеялся и замотал головенкой.

– Дорогой, не надо так волноваться, – произнесла рассудительно Флавия. – Я уверена, этот секрет дальше маленького кружка не пойдет. Давай все-таки поговорим о стране, куда ты собрался.

– Похоже, сейчас все только о ней и говорят, – проворчал Веспасиан.

– Никто не знает, что это за края. Я хочу, чтобы ты вел себя там осмотрительно. И хочу, чтобы ты дал мне в том слово. Прямо сейчас.

– Обещаю.

– Тогда договорились. – Она удовлетворенно кивнула. – А теперь обними сына и отнеси в постель. Ему пора спать.

Веспасиан молча повиновался. Флавия, так же молча, откинула мягкие одеяла и сдвинула в сторону теплый, лежащий под ними кирпич, но Тит, когда отец наклонился, заныл и вцепился ручонками в складки его туники.

– Я не устал! Не устал!

– Тебе надо поспать, – мягко ответил Веспасиан, пытаясь высвободиться, однако крохотные детские пальчики оказались на удивление цепкими, и, когда их все же разжали, в глазах малыша блеснули гневные слезы, а острые зубки его вонзились в руку отца. Не удержавшись, Веспасиан громко выругался.

– Следи за собой! – одернула его шепотом Флавия. – Или ты хочешь, чтобы ребенок с малого возраста нахватался подобных словечек?

«Как же, – подумал, морщась, Веспасиан. – Попробуй убереги его». Любой мальчишка, растущий в воинском поселении, волей-неволей набирается выражений более крепких, чем те, что приняты в так называемом приличном кругу.

– У этого мальца, – сердито заметил он, дуя на руку, – волчьи ухватки.

– Вот и прекрасно.

– Так ли? – Веспасиан, подняв брови, осмотрел след отпечатавшихся на коже зубов.

– Это показывает, что у него есть характер. – Флавия вжала продолжавшего дергаться бутуза в кроватку и накрыла его одеялом.

– Это показывает, что у него острые зубы, – пробормотал ее муж.

Оказавшись в привычном тепле, Тит еще пару раз для порядка хныкнул, потом перевернулся на животик, пролепетал что-то невнятное и заснул. Умиленные родители в благоговейном молчании застыли над ним, любуясь умиротворяющей душу картиной.

Кто-то постучал в дверь. Тит шевельнулся.

– Кто это, чтоб ему провалиться!

– Тсс! – шикнула Флавия. – Ступай за дверь и разговаривай со своими солдафонами там.

Веспасиан вышагнул на галерею и едва не столкнулся с дежурным центурионом.

– Командир! – рявкнул тот. – Прошу позволения доложить…

– Тсс! Говори потише. Мой сын спит.

Секунду-другую центурион стоял с разинутым ртом, потом кашлянул и перешел на хриплый шепот.

– Командир, я с донесением. Замечен пожар.

– Большой? Что горит? Где?

– Что горит, не могу знать, командир. Очаг возле Рейна, за лесом.

Веспасиан воззрился на центуриона:

– За лесом? И ты ради этого беспокоишь меня?

– Часовой говорит, что огонь вроде бы очень сильный.

– Насколько сильный? Что там вообще может гореть?

– Трудно сказать, командир. Собственно говоря, самого пожара отсюда не видно. Одно зарево, отблески на облаках.

Тут легата словно что-то кольнуло.

– За лесом, говоришь?

– Да.

– Третья когорта еще не вернулась?

– Никак нет, командир. – Центурион покачал головой.

– Хорошо, я иду. Ты свободен.

Веспасиан вернулся в комнату. Флавия подошла к нему:

– Неприятности?

– Возможно. Я собираюсь это выяснить. Скоро вернусь. А ты ложись спать.

Когда Веспасиан поднялся на башню восточных ворот, камни стены уже занесло белым мягким покровом. Снег устилал и всю пустошь – до самой темнеющей в отдалении и едва различимой из-за метели лесной опушки. Тем не менее центурион позвал его не напрасно: судя по зареву, пожар был и вправду большой. Причем именно в той стороне, где находилось проштрафившееся германское поселение. Легат обернулся к дежурному:

– От Вителлия по-прежнему ничего?

– Ничего, командир.

Все это начинало внушать нешуточную тревогу. Правда, было непонятно, в какие такие, собственно, неприятности мог влипнуть самодовольный и своенравный трибун. Разведка в последнее время ни о чем угрожающем не доносила – ни о росте мятежных настроений среди оседлых германцев, ни о возможном вторжении из-за Рейна разбойных племен. Однако когорте пора бы вернуться в лагерь. И пожар полыхает там, куда она ушла. Нужно было принимать срочные меры. Разумеется, Веспасиан понимал, какой урон будет нанесен его репутации, если все объяснится мало что значащими пустяками, однако он тут же выкинул из головы эту мысль. Его гордость и самолюбие могли пострадать, но они немногого стоили в сравнении с ответственностью за судьбу вверенного ему легиона.

– Подними конный эскадрон, – приказал он дежурному. – Пусть пройдут по следу третьей когорты и, как только что-либо прояснится, пришлют гонца. Объявляю по легиону тревогу. Всем старшим командирам немедленно прибыть ко мне, центурионам подготовить свои подразделения к маршу. Снаряжение боевое. Выступят все, кроме первой когорты, она останется охранять лагерь. Все понял?

– Так точно, командир.

– Тогда исполняй.

Центурион убежал, а Веспасиан опять обернулся в сторону отдаленного зарева. Как ни кинь, а выходило, если, конечно, Вителлий не сбился с пути, что этот хренов пожар и отсутствие когорты каким-то образом связаны.

– Командир?

Веспасиан поднял глаза и увидел встревоженное лицо молоденького часового.

– В чем дело, солдат?

– Выходит, наши ребята попали в беду?

Позади них пронзительно зазвучал сигнал тревоги, подхваченный другими горнами и разнесшийся по всему лагерю. Из казарм в ночь выбегали солдаты, центурионы зычными голосами отдавали приказы. Веспасиан заставил себя ухмыльнуться:

– Лучше бы им и вправду угодить в переделку, а то получится, что я ни за что ни про что вытряхнул из коек четыре тысячи человек. А ведь это не дело, милый мой, а?