Чертово городище

Глава 4

В гостях у Овсянниковых сидели допоздна, домой шли уже в полумраке, отгоняя комаров и мошек, и пришли искусанными и злыми. Поэтому когда Ирма, уже почти раздетая, сбегала и принесла бутыль мутноватой жидкости, пару огурцов и шмат сала, Воронов эстетствовать не стал, нарезал сало и намахнул стаканчик самогонки, которая ему сразу понравилась, а потом, буквально через пару минут, еще один.

Выпил и погрузился в легкую расслабленность, размышляя, как хорошо вот так, без лишних забот, жить в таежной тиши. Ни тебе звонков «как-дела-старик», ни тебе ворчаний, как в московском окружении – сплошное удовольствие!

То ли долгий день, то ли деревенская самогонка тому причиной, а ко сну Воронов отошел сразу и мягко. И уснул с удовольствием.

Неизвестно когда, но удовольствие было прервано. Причем в довольно скором времени.

Сначала Воронов через сон услышал какое-то бубнение и подумал, что это из сна и сейчас пройдет.

Не проходило.

Он повел рукой по кровати – Ирмы не было.

Наверное, с бабкой разговаривают, подумал он. Ругает, поди, ее бабка за что-то, но ругает негромко, чтобы его, Воронова, не разбудить.

Он уже удобнее устроился, чтобы снова заснуть, как вдруг раздался удар. Ну не удар даже, а, скорее, толчок или шлепок. Да, наверное, шлепок. Будто кто-то в пылу спора пристукнул ладонью по столу.

Это что они так разошлись, удивился Воронов. Бубнение стало громче. Услышав вновь какой-то резкий звук, Воронов после короткой паузы все-таки решил подняться и выйти к спорщицам.

Он уже был возле двери, когда Ирма подошла к двери и со словами:

– Тише ори – Лешу разбудишь, – заглянула внутрь.

Видимо, она сделала это специально, потому что за тот краткий миг, пока она заглядывала в комнату, в такой темноте ничего нельзя было разобрать. Кроме того, она, отходя, закрыла дверь неплотно, оставив довольно большую щель.

Воронов замер у двери. Все происходящее ему не нравилось, и он весь обратился в слух.

Ирма, вернувшись к столу, села и заговорила так, чтобы Воронову все было слышно.

Интересно, подумал он, Ирма услышала мои шаги, и потому открыла дверь, или она открыла и стала говорить громче, чтобы разбудить меня? Впрочем, раздумывать было некогда, потому что беседа явно обострялась.

– Ты что думаешь, давно не виделись, так я все забыл? А, моя неверная первая любовь? – мужской голос был переполнен сарказмом.

– Да пошел ты, «любимый»! – не сдерживала себя Ирма. – Верность ему подавай! Надо мной вся Балясная ржала как конь! В моей кровати мою же лучшую подругу трахал, а я, видишь ли, вернулась не вовремя!

– Ну, так ты ведь говорила, что ближе к обеду вернешься! – хохотнул мужской голос.

Снова раздался глухой шум, и мужской голос продолжил:

– Ты, Ирма, не ерепенься! Характер твой, может, и остался, да мне на него наплевать!

– Наплевать ему, – после короткой паузы усмехнулась Ирма. – А чего же ты, Феденька, прибежал, как цуцик? Соскучился? Кровать решил проверить?

– Да похрену мне и ты, и твоя кровать, и твой хахаль!

Федор, как его называла Ирма, говорил шепотом, но это не ослабляло накала его голоса.

– Ты мне комедию тут не ломай! Дураков тут нет, время всех учит!

– Да ты как был дураком, так и остался, и время тебе не поможет, – сдавленно выдохнула Ирма, но что-то в ее голосе изменилось. Появилась какая-то неуверенность.

Видимо, это понял и Федор, потому что заговорил совершенно иначе – уже не шепотом, а голосом. Очень негромким, но – голосом.

– Эх, Ирма! Называть-то меня ты хоть как можешь. Твоя правда: я тебя до сей поры люблю. Но я-то один, а должна ты многим…

– Да нет на мне долга.

Ирма тоже говорила другим голосом. Уже без запала, без злости, устало и почти обреченно.

Оба молчали.

После паузы Федор спросил все также тихо, рассудительно:

– Ты сейчас-то зачем комедию ломаешь, Ирма?

– Не ломаю я ничего, Федя.

Ирма говорила обычным голосом. Негромко, но уж вовсе не шепотом.

– Я там ничего не брала. Была? Да, была! Но ничего не брала, потому что там уже ничего не было. Ни-че-го! – отчеканила она по слогам.

Снова повисло молчание, которое прервал долгий и тягостный вздох Федора:

– Ладно, пойду я. Я-то ведь хотел все по-культурному решить, а ты, вижу, все свою линию гнешь.

По звукам стало ясно, что он поднимается, идет к двери. Потом звуки снова затихли, и Федор сказал:

– Он мне-то мало верит, а уж тебе…

Вероятно, он двинулся к двери, потому что Ирма спросила, чуть повысив голос:

– Он здесь?

Федор ответил с раздражением:

– Ты его не знаешь, что ли! Сейчас его нет, а через пять минут нарисуется.

Дверь скрипнула, открываясь, и стукнула, закрываясь.

Потом снова скрипнула. Наверно, это Ирма вышла во двор, чтобы закрыть ворота, и Воронов решил, что ему пора возвращаться в постель. Во всяком случае, пока надо делать вид, будто он ничего не слышал и, следовательно, знать ничего не знает.

Ждал Ирму, но она так и не шла, и Воронов уснул один. Утром же обнаружилось, что Ирма сопит под боком, а после пробуждения всем поведением стала показывать, что всю ночь провела рядом с Вороновым и терпела его пьяное состояние. Это Воронову нравилось еще меньше, чем ночной разговор с таинственным Федором, но играть в сыщика он не хотел, да и не знал, как начать.

После завтрака бабка неожиданно сказала:

– Идите-ка вы на речку, чего тут мне шары-то мозолить.

– «Шары» – это бабушкины глазки лазоревы, – любезно пояснила Ирма, но идею подхватила. – В самом деле, пошли.

Шли долго. Сначала до берега, потом вдоль него, миновав шумную компанию местной ребятни, игравшей на песке.

– Долго еще? – поинтересовался Воронов.

– Терпи-терпи, я тебя на настоящий пляж веду. Пляж с золотым песком, – ответила Ирма.

– А где тот лес?

С шепотом – «поближе».

Где тот дождь?

«Вместе, босиком!», – нарочито прогнусавил Воронов, имитируя пение Александра Градского.

Через несколько десятков метров женщина остановилась и стала снимать халатик.

Воронов огляделся. Тут не было вообще никакого песка. Просто земля с кустиками довольно чахлой растительности, на которой просто лежать было бы неудобно, а о том, чтобы комфортно загорать, и речи быть не могло.

– Это и есть твои «Золотые пески»? – скривился Воронов.

Но Ирма уже поправляла купальник:

– Заголяйся давай, столичный житель, реку форсировать будем, – усмехнулась она и вошла в воду.

Поежилась:

– Не жарко! Ладно, там согреемся. Пошли.

Она бросилась в воду и поплыла, крикнув Воронову:

– Твоя очередь одежду тащить!

Вода была действительно холодной, да и грести одной рукой неудобно, поэтому на то, чтобы проплыть метров шестьдесят, Воронов потратил много сил и выбрался на берег, задыхаясь.

Бросил комок одежды на землю:

– Обратно сама неси.

Ирма с улыбкой подняла одежду – и свою, и Воронова – и пошла вперед через кустарник.

– Ты куда?

– А мы еще не добрались, – ответила женщина через плечо. – Не отставай, заблудишься. И смотри под ноги, тут змеи водятся.

– Правда, что ли? – недоверчиво спросил Воронов.

– Правда, конечно. Но если их не трогать, то и они не тронут. Просто смотри под ноги.

Воронов шел с обреченностью путника, плутающего в пустыне, но когда они миновали кусты, понял, что цель путешествия стоила того.

Перед ними простиралась метров на сто, если не больше, гладь светло-желтого песка, который и на взгляд был мелким, и по ощущениям.

– Вот тут и есть наше Эльдорадо, – пояснила Ирма, снимая купальник. – Ничем не хуже Ибицы. Ты был на Ибице, Воронов? Ты занимался там сексом прямо на пляже?

Она обнимала его и целовала, встав сначала на одно колено, потом на оба.

– Воронов, сегодня ты мой бог!

И потянула его на песок.

…И, резко поднявшись, отправилась к реке, оставив Воронова созерцать ее тело с покрытыми песком ягодицами…

Потом расстелила простыню, легла на нее и посмотрела на Воронова.

– Простынь-то надо было с самого начала достать, – сказал он.

– Не будь занудой, Воронов, – улыбнулась Ирма. – Мы с тобой сегодня натуристы, у нас даже презервативов нет. И вообще, ты чего такой серьезный?

Воронов плюхнулся на простыню, потянулся.

– Спал плохо, – проговорил он, глядя на Ирму.

Ирма взгляд почувствовала, посмотрела в ответ, понимающе кивнула:

– Слышал все?

И замолчала, глядя на него, будто в ожидании ответа.

– Ты на меня не гляди так пристально, – проговорил Воронов. – Ты мне лучше абрис сделай.

Ирма села, и лицо ее приняло игривое выражение:

– Что ты называешь «абрисом»?

Воронов перевернулся на живот.

– Ну ладно, не прикидывайся. Что это за мужик был? О чем он говорил? Чем угрожал? Что тут вообще творится?

Ирма легла рядом.

– У тебя сигареты есть?

Закурила.

– Что рассказывать? Обычная, в общем, история. Первая любовь. Городская девица приехала в таежную глушь, где, по ее мнению, слаще морковки ничего не видели, и попалась на своей наивности. Я-то думала, что тут сплошь недоумки, а тут люди ухватистые, во всем разбираются уже с первого класса. По весне-то сучки с кобелями не прячутся, ребята видят все в натуральном виде. А я приехала вся такая правильная. А Федор тут первый красавец, все девки возле него крутятся. Ну, думаю, я вам, сучки таежные, покажу, кто тут самая красивая! Показала. Неделю водила его за нос, а потом сама в кровать затащила. Ну, любовь тут началась неземная, каких прежде и не бывало.

В голосе Ирмы переплетались и обида, и злость, и раскаяние, и неясно было, на кого все это направлено – на себя или на Федора. Или – еще на кого?

– Ну а потом май, последние уроки перед каникулами, и что-то у меня настроение такое весеннее, превосходное. Говорю Федору: иди к нам и жди меня, а я все сделаю, приду, обедать будем. У нас должна была репетиция быть, а репетировали мы каждый раз долго. Я и решила, что к обеду вернусь. А учителку, которая драмкружком руководила, куда-то вызвали. Репетицию отменили, я бегом домой. А там…

Ирма закурила новую сигарету и продолжила уже наигранно веселым тоном:

– А там новая любовь зарождается прямо на моей кровати! Ну, я девочка городская, гордая! Побежала в школу, сказала, что телеграмма от родителей, срочно надо уезжать, попросила справку об окончании десяти классов. И, как говорится, первой же лошадью – вон отсюда!

После долгого молчания подвела итог:

– Вот такая история, Воронов.

Воронов сел, посмотрел на нее, помолчал. Потом спросил:

– Ну, а о чем он говорил, будто ты забрала? И кем еще он тебя пугал? Ты рассказывай, рассказывай, я слушаю…

– А это я тебе расскажу не сейчас и не сегодня, любимый мой, – спокойным голосом ответила Ирма, поднялась, шлепнула себя. – Ты лучше моей задницей любуйся, мужчина!

И побежала в воду.

…С реки возвращались, когда солнце уже покинуло зенит и двинулось к закату. Едва заметно, но тронулось.

Шли быстро. Во-первых, потому что у Ирмы подгорели плечи, а во-вторых, на природе зверски проголодались, но обнаружили это лишь тогда, когда стали собираться домой.

Они сначала и не услышали, как кто-то кричит. Обернулись лишь тогда, когда и кричавший уже был близко. К ним приближался быстрым шагом, почти бегом, Овсянников. Глядел почти неотрывно на Ирму, но несколько раз как-то оценивающе поглядел на Воронова. Подошел, остановился. Махнул рукой:

– Чего уж там! Ирма, мне кажется, я сегодня видел Клевцова.

– И что? – спросила Ирма, и Воронов почувствовал, как она напряглась.

– Да так-то оно бы и ничего. Но он как-то странно себя повел, – пожал плечами Овсянников и слегка развернулся, будто привлекая к разговору Воронова. – Я, видите ли, без очков плохо вижу, так что пока «глаза обувал», он уже меня разглядел и повернул в сторону. И – шире шаг!

– Ну… Иван Герасимович… может, это и не Клевцов был?

По голосу Ирмы было ясно, что она и сама не верит в ошибку учителя.

– Ну, может, и не Клевцов, – кивнул Овсянников. – Тот-то подошел бы.

– А у меня, Иван Герасимович, ночью был Барабаш, – выпалила вдруг Ирма.

– Федор?

– Федор.

– Ну, тогда… Тогда я видел именно Клевцова, Ирма, – развел руками учитель и повернулся к Воронову. – Тогда я, скорее, к вам, Алеша. Вы, пожалуйста, Ирму никуда одну не отпускайте и будьте…

Он замолчал, подбирая слова, потом закончил с неловкой полуулыбкой:

– …Получается, что вам надо быть бдительным, Алексей, – и повернулся к Ирме. – Вот ведь как получается.

– Иван Герасимович, – начала Ирма, но тот прижал руки к груди:

– Прости старика, милая, опаздываю. Завтра все обсудим, а сегодня буквально пару слов выслушай. Ты помнишь, что в тех рассказах старых жителей, которые мы собирали и читали, нас удивляли слова о том, что будто там был слышен собачий лай?

Ирма тряхнула головой, будто отгоняя сон:

– Какой лай, Иван Герасимович?

– Люди из деревень, которые нам рассказывали про «чертово городище», говорили, что слышали вдалеке, будто через пелену, собачий лай!

Ирма кивнула:

– Конечно, помню!

– Так, вот, мы не верили, что по лесу могут бегать стаи собак. А это, возможно, и не собаки вовсе были! Вполне возможно, что это был лай лисий. И это значит, возможно, что где-то там был питомник по разведению пушных зверей. Край-то у нас богат «мягким золотом», как говаривали в древние времена, и, возможно, кто-то решил вместо того, чтобы по тайге плутать в поисках зверя, разводить его у себя под боком. Делов-то – только что клетки сколотить.

– Ну а связь какая? – невольно вмешался Воронов.

Овсянников уперся пальцем в пуговку на рубашке Воронова:

– Есть у меня соображения некоторые, но все это – завтра. Приходите сразу утром, часов в десять, будем чай пить. А ты, Ирма, вспомни, кстати, того краеведа, которому мы письмо писали. Он ведь нам что-то интересное тогда рассказал.

– Помню! – радостно вскрикнула Ирма. – Он ведь…

Но Овсянников энергично замотал головой:

– Все, дорогие мои, извините, бегу. Завтра, Ирма, все завтра.

И зашагал в обратную сторону…