Белый Лис на большой дороге

Глава 4, в которой проходит целый год, и все счастливые дни одинаково похожи друг на друга

Они взяли за правило всегда и во всём быть вместе: вместе приходить на занятия и вместе прогуливать, вместе делать домашние задания и вместе шататься по Городу после уроков. Их было трое: Маргарита, дочь таинственного князя Пожарского, проницательный Яков Берлинг и грозный Марк Арзонсон – наследник одной из самых знатных семей в Империи. Они были слишком заняты дружбой и не заметили, как кончилась осень – золотой ковёр из листьев покрылся грязью дождей и первым ноябрьским снегом.

Дни стали совсем короткими, а Город сделался белым и скрипучим от снега. На улицах снег превращался в слякоть под копытами коней и колёсами паровых дилижансов, усатые городовые в шинелях, звеня орденами, сгребали его лопатами, а ночью в свете фонарей кружились хлопья метели – и к утру брусчатка вновь покрывалась скрипучим снегом.

Друзья вместе ходили кататься на коньках по замёрзшей глади финского залива – оказалось, что Яков не умеет, его учили – весело и со смехом, и было видно, как шпили Адмиралтейства целят в серое зимнее небо. Друзья вместе хулиганили – и в наказание вместе оставались убирать класс после уроков. Им стало не хватать времени на учёбу, однако в их маленькой компании были сосредоточены лучшие умы класса – великолепный Марк и проницательный Яков, да и Маргарита, всегда склонная к дурачествам, вдруг обнаружила обширную эрудицию в самых неожиданных областях. Благодаря слаженной командной работе их успеваемость пострадала не слишком сильно.

А ещё они вместе сбежали с рождественской ёлки, чтобы пить вино на гранитной набережной с видом на собор Святого Феликса и вмёрзшие в лёд броненосцы. Вино они пробовали впервые – все кроме Марка, который на вкус мог отличить шардоне от мерло.

– Шардоне… мерло… шардоне… шардоне… совиньон… – Маргарита придумала завязать Марку глаза и по очереди давать ему пробовать вино из разных бутылок. Друзья развлекались так какое-то время – низкое облачное небо тускло светилось красноватым заревом праздничной Столицы, с него падали редкие хлопья мокрого снега, в нём грохотали рождественские салюты – а потом Яков вылил остатки шардоне в бутылку к совиньону и в таком виде подал другу.

– Смешали, черти, – сходу определил Марк. – Хотя я не пойму, что с чем.

– А теперь по запаху! – весело крикнула Маргарита.

– Нет уж, – сказал Марк, снимая с глаз повязку. – Нос у меня замёрз и ничего сейчас не чувствует.

Остаток зимы после рождественской ночи пролетел на удивление быстро и как-то однообразно – в хорошем смысле, как повторяла себе Маргарита, ведь все счастливые дни по-своему очень похожи друг на друга. Она поделилась своими соображениями с Марком и Яковом – Яков принялся спорить, а Марк флегматично пожал плечами.

Они вместе отпраздновали свои дни рождения – в феврале, марте, апреле, первым Марк, а последней – маленькая Маргарита. А когда уроки закончились – все втроём гостили в поместье под Гельсингфорсом, которое Марку досталось от матери. Они семьдесят пять дней прожили в большом полузаброшенном доме. Все эти дни тоже прошли одинаково счастливо, и, одинаково счастливые, были очень похожи друг на друга – но маленькая Маргарита в тайне отмечала каждый прошедший день карандашом у себя в тетрадке.

«Хотя какая я маленькая?» – думала она.

«Ведь мне уже четырнадцать лет!»

К большому старому дому примыкала конюшня – Маргарита, Яков и Марк вместе путешествовали верхом по болотистым трактам и скалистым хвойным лесам. Маргарите было очень странно узнать, что местные крестьянки в её возрасте уже выходят замуж – сама она ни за что не хотела взрослеть.

Друзья вместе обследовали окрестности старого поместья – всё дальше и дальше – однажды каких-то двадцать вёрст не доехав до Гельсингфорса. Они запомнили каждую тропинку, обследовали каждый лесок и перезнакомились со всеми местными охотниками – добродушным молодцами, в годы войны надевавшими белые с синим мундиры финляндских егерей. Друзья вставали с первыми петухами, вместе работали в конюшне, помогая подслеповатому старом конюху (тот служил ещё прадеду Марка) купались в реке и чуть не утонули в болоте, спали каждую ночь в разных комнатах и даже на сеновале – под полным звёзд ночным небом.

В последний день лета они вместе вернулись в Город – столица жила, замкнутая сама на себе, помешанная на классической музыке, театральных новинках и солёном запахе моря. Блестящая роскошь барокко и ампира, несметные россыпи орденов на чиновничьих мундирах, гвардейские офицеры, прокуренные опиумом и проигравшие в карты всё, кроме своей униформы, лицеисты и школяры, носящиеся по гранитным набережным, премьеры, балы, безумные маскарады в древнем парке Монрепо. Столица блистала под северным небом, бесконечно прекрасная в золотой осени своего разложения, больше похожей на весну.

– А что мы будем делать потом? Ну, когда всё это кончится – детство, учёба, лицей? Мы же не будем гулять так до самой смерти?

– Маргарита, ты опять задаёшь недетские вопросы, – ответил Марк.

– По-моему, нормальный вопрос. И я уже придумала ответ: я думаю, мы все вместе отправимся на поиски приключений.

– Куда?

– На юго-восток. В Гардарику, где правда неотличима от сказки. На запад, в Сарматию, к рыцарям и трубадурам, может быть – даже в Ютландию, где викинги пасут китовые стада на своих субмаринах! Куда угодно – только прочь из Города.

– Чтобы решиться на такой поступок, нам всем придётся натворить здесь что-то исключительно серьёзное, – сказал Марк в своей неподражаемой манере. – За себя я ручаюсь: у меня есть кузина, которая на самом деле моя сводная сестра. Отец души в ней не чает. Года через три я смогу её совратить – тогда мне и правда останется только спасаться бегством. А что придумаешь ты, Яков?

– Не знаю. Просто возьму и уйду с вами из Города.

Имперский Город: свинцово-серый остров порядка в море дремучего хаоса, чистое безумие, начертанное безупречной рукой.

Осень – им по четырнадцать лет.

Учёба в Лицее. К восьмому классу остались позади многие старые предметы, им на смену пришли новые, не менее скучные: алгебра и геометрия вместо математики, вместо естествознания – физика и биология, вместо риторики – философия, вместо словесности – литература.

Литературу вёл профессор богословия Авель Влас, чья всегдашняя чёрная форма выдавала принадлежность к Императорскому Синоду. Он был высокого роста, носил очки в круглой оправе, а совершенно белые волосы, доходившие до пояса, завязывал в хвост. Он учил детей вчитываться в тексты и во всём искать глубокий смысл. Он учил их читать Вергилия, Сервантеса и Толстого так, как будто это Библия – впрочем, всякий хороший учитель литературы инстинктивно учит своих детей библейской экзегезе: Авель Влас, по крайней мере, этого не скрывал. Он был неуклюж, постоянно что-то ронял и грохался с лестницы, только чудом себе ничего не ломая. При этом он был невероятно обходителен, красив и ангельски добр – когда он не слышал, его часто называли «Ангелом». Но к сочинениям, которые задавал на дом, Авель Влас придирался с крайней жестокостью.

– Что у тебя? – спросила Маргарита у Марка, поспешно комкая своё собственное сочинение, исчёрканное красными чернилами.

– Четвёрка.

– Я думала, у тебя будет выше.

– Я тоже так думал, – задумчиво сказал Марк, – Но он поначеркал мне каких-то непонятных ошибок. Вот, смотри… подчеркнул слово «хорошая императрица» – это про Державина с Екатериной – и написал: «Детское словцо».

А ещё к восьмому классу у них закончилась гимнастика. На смену проклятиям старого ротмистра пришли сразу два новых предмета – фехтование и танец. И то, и другое было необходимо для ингермаландских дворян – а учились в Лицее в основном дворяне. Марк Арзонсон был великолепен в обеих дисциплинах. Яков Берлинг – разбавлявший фиглярством любые спортивные упражнения – танцевал немного лучше, чем фехтовал. Что же до Маргариты – то она терпеть не могла напяливать бальное платье, зато радостно скакала на уроках фехтования, осыпая противника невероятными и бешеными ударами. Пару раз она даже спотыкалась, путаясь в собственных ногах.

– Имейте ввиду, что правильная техника начинается с работы ног, – говорил учитель фехтования лорд Вит, посмеиваясь в свою кучерявую бороду. У него были курчавые с проседью волосы, в которых путались опилки и птичий пух, и смеющиеся уголки глаз. Когда-то он был одним из лучших фехтовальщиков Ингермаландии и мог бы преподавать в Пажеском Корпусеили даже в Лейб-Гвардейской юнкерской школе, если бы не считался политически неблагонадёжным. Говорили, что в молодости – лет тридцать (или сорок) назад – он путешествовал по далёким сказочным странам, где победил одного злого дракона и спас от странствующих рыцарей трёх добрых.

– Лорд Вит побывал везде от Уральских гор до Запустелых земель на Западе, – как-то раз сказал Яков. – Он мог бы вести у нас географию, если бы только захотел.

Увы, но географию у них вёл совсем другой человек. Учитель географии был вредный толстый картограф с пушистыми бакенбардами (который раньше нёс кабинетную службу в каком-то морском департаменте). На уроках он долго и нудно бубнил, а ещё страшно ругался, если кто-то шушукался на задних партах. В начале урока он выбирал кого-нибудь в жертву, чтобы вызвать к доске, на которой была распята mapa mundi, огромная карта всего обитаемого мира, уцелевшего после Рагнарёка. В центре карты находилась Ингермаландская Империя: она граничила со Шведским Халифатом на западе, на востоке её граница проходила в полярной тундре по реке, которая называлась Печорой. Над самой Столицей красовался герб: единорог, пронзающий рыцаря, а к югу от Империи раскинулась Гардарика – страна дремучих лесов, где царило средневековье, прятались колдуны и водились волшебные звери. В этой раздробленной стране, где князья со сказочными фамилиями воевали между собой, княжеств было великое множество – а все вместе эти они назывались: Тридевять земель Гардарики. К западу от Гардарики лежали земли Сарматии, где было полным-полно трубадуров и рыцарей, баронов, герцогов, графов, где имелась корона (но не было для неё короля) а богаче всех считались вольные города, сильнейшие из которых – Данциг, Фромборк и Кёнигсберг – стояли на берегу Балтийского Моря.

А на западном краю карты в море вдавалась Ютландия.

На западе карта мира была ограничена Запустелыми землями (бывшей центральной Европой, где была линия фронта в год Рагнарёка и с тех пор никто не жил), на севере – океаном, Уральскими горами и Евразийской Ядерной пустыней на юго-востоке. На вопрос Маргариты о том, есть ли что-то за границами этой карты, толстый учитель злился и отвечал, что там ничего быть не может, и что вопрос этот неправильный, и что он поставит ей двойку за неправильный этот вопрос. А чтобы поставить Маргарите ещё одну двойку, толстый учитель вызвал её к доске.

– Не обращай внимания на нашего географа, – утешал её Яков. – Если ему прикажут думать, что дважды два – пять, то наш старый географ будет думать так до самой смерти.

Он был очень сообразительный, умница Яков, сообразительный и ловкий. Однажды он раздобыл на всю компанию билеты в Императорский балет, употребив к тому свою хитрость, ловкость и кое-какие знакомства. Давали «Обитаемый остров» – и впервые выступала новая прима, девочка-вундеркинд пятнадцати лет, о которой тем вечером все говорили. Друзья заняли свои места в полутёмном, красных тяжёлых тонов зрительном зале, там говорили ещё о войне – тремя днями ранее состоялось морское сражение в Моонзундском проливе, где шведские гидропланы пустили ко дну эскадру ингермаландских броненосцев. Тем вечером в балете объявился великий князь Ардалион Константинович Лист, генерал адмиралтейства и сводный брат императрицы Арлекины, и с ним – любовница, актриса пантомим с рубиновым крестом на тонкой шее. Всем сразу сделалось ясно, на что ушли деньги, предназначенные для флота: великого князя освистали. В адрес его любовницы полетели оскорбления, кричали про женщину ценой в броненосец, спрашивали – глупость это или измена. Когда погас свет, крики сделались громче, потом заиграла музыка, и на сцене в лучах белого света появилась пятнадцатилетняя прима. Она начала свой танец, все сразу затихли – и с замиранием сердца смотрели на стройную девочку с длинными рыжими волосами, заплетёнными в два хвоста.

Маргариту охватило странное чувство – она узнала ту девочку.

– Это же Алиса Камю из нашего класса. – тихо сказал Яков, а Марк не сказал ничего.

– Кажется, я начинаю понимать… – прошептала Маргарита. – Я ни капельки не разбираюсь в танцах, но когда смотрю на неё, как будто бы понимаю, о чём она танцует…

На следующий день Маргарита пришла в Лицей пораньше и притащила огромный букет, чтобы вручить его Алисе, но Алиса в тот день не явилась. Маргарита оставила букет в чулане. Через два дня, когда она наконец вручила его Алисе, этот букет был больше похож на веник.

– Это самый неряшливый букет из всех, которые мне когда-либо дарили, – строго сказала Алиса Камю.

– Самый?.. значит особенный!

– Смотри не прогуляй биологию, – ответила юная прима, развернулась и пошла на урок.

Биологию вёл доктор Клорик – весьма таинственная персона. В Гумилёвском Лицее таинственный учитель был скорее нормой, чем исключением, но доктор Кролик оставлял позади их всех: всегда в шляпе и плаще, лицо и руки глухо замотаны бинтами, и всегда насквозь мокрый, как после самого страшного ливня – даже когда на улице светит солнце.

– В Гардарике встречаются восставшие мертвецы и волшебные звери. Для кого-то они представляют большую опасность, но мы будем учиться читать окружающий мир как книгу: они формируют устойчивую экосистему, наделённую неким самосознанием… – рассказывал доктор Клорик, и бойкие лучи солнечного света падали на его фигуру. Маргарита не могла отделаться от ощущения, что точно такие же солнечные зайчики бегают по мхам и лишайникам в сказочной далёкой Гардарике. Она знать не знала, как выглядят водяные, но думала – что точь-в-точь как вечно промокший насквозь доктор Клорик, пока однажды после уроков не подсмотрела в старом отцовском альбоме набросок пугающего существа, похожего на скрюченного человека, покрытого множеством гниющих язв – из которых смотрели чёрные, злые глаза – и с совершенно отвратительным ртом, похожим на морскую звезду. Внизу была подпись: «водяной. болото близ Стародуба. 05.06.2791»

Это почерк отца – и выходило, что отец Маргариты встречал водяных, когда ей только исполнился год. Интересно, что об этом думала мама? И всё-таки жаль, что доктор Клорик не водяной: так было бы интереснее. Маргарита возвращалась к этой мысли каждый раз, когда сидела у него на уроке. Он рассказывал о гибридах людей и животных – фаррах, финистах и волколаках – обладателях звериных рефлексов и добрых человеческих душ. О животных Гардарики – в прямом смысле волшебных – хранящих равновесие в мире природы.

– У этих существ присутствуют высшие психические функции, – говорил доктор Клорик. – Мышление, речь, восприятие, память, а также функция повеления и одобрения, которая есть у человека лишь в зачаточном виде. Для волшебных зверей эта функция является одной из важнейших – у многих видов она полностью подавляет остальные четыре. Например, полевики и триглавы всегда молчат – не потому, что не владеют человеческой речью, а потому что не испытывают в этом потребности.

Просыпаясь с первыми лучами солнца, Маргарита думала, что это же солнце встаёт сейчас и над далёкой Гардарикой, но только светит оно там несколько иначе – и пыталась вообразить, как именно. Она закрывала глаза и представляла себе – мобилизуя на помощь все силы уходящего сна – дремучую лесную чащу, пятна желтого света на лапах вековых елей, радостную какофонию сельской ярмарки, запах свежего парного молока, детский смех, мудрых волшебных зверей и сказочных витязей в островерхих шлемах. Она представляла себе похожий на резную шкатулку терем, скрытый в бескрайних лесах – на берегу таёжного озера, облюбованного птицей-гамаюном.

День ото дня Маргарита укреплялась в своём убеждении: что если есть место, где можно отыскать её отца, то место это – в Гардарике.