Утренняя заря

36

Влечения, преобразованные моральными суждениями. Одна и та же склонность развивается в томительное чувство трусости под впечатлением порицания, которым клеймят это чувство обычаи, или в приятное чувство смирения, если нравы, как, напр., христианские, называют его хорошим, т. е. все дело зависит от того, чиста или не чиста бывает совесть. Сама по себе интересующая нас склонность, как и всякая склонность, не имеет ни этого, ни вообще какого-нибудь морального характера или имени, ни даже определенного сопровождающего ощущения удовольствия или неудовольствия: все это она приобретает только впоследствии, как свою вторую природу, когда она вступает в соприкосновение со склонностями, которые окрестили уже хорошими или дурными, или когда она является качеством существ, моральная оценка которых уже установлена народом. Так, древние греки понимали зависть иначе, чем мы: Гесиод причисляет ее к действиям доброй, благодетельной Эрис, и для них не казалось предосудительным представлять своих богов завистливыми. И это вполне понятно для той эпохи, душою которой была борьба, а борьба пользовалась тогда высокой оценкой.

Точно так же древние греки понимали надежду иначе, чем мы: им казалась она слепой и коварной. Гесиод говорит о ней в одной басне и притом так странно, что его не понял ни один из новых толкователей, так как его рассказ находится в диаметральном противоречии с современным духом, который научился, под влиянием христианства, видеть в надежде добродетель; иудеи понимали гнев иначе, чем мы, и называли его священным. Мрачное величие гневного человека представлялось им стоящим на такой высоте, какую европеец не может представить себе: своего гневного Иегову они создали по своим гневным пророкам.