Висталь. Том 1

Повесть бытия

Пролог

«Фантазия – Великая Паллада человеческого духа,

и главная ценность его жизни…»

На самом отдалённом железнодорожном ответвлении, где кончалась Транссибирская магистраль, где всё вокруг казалось безлюдным, необжитым и убогим…, стоял старый, побеленный розоватой известью, двухэтажный дом. Его окна, с оборотной стороны фасада, открывали великолепный вид на залив, и вся его нехитрая архитектура, вызывала чувство ностальгии, по безвозвратно ушедшему прошлому. Той ностальгии, которую испытывает всякая утончённая душа, при встрече со всем историческим, отдалённым, и забытым…

В этом доме, несмотря на его ветхость, и общую неустроенность, текла всё та же жизнь. И эта жизнь, в своей сути, ничем не отличалась от жизни, протекающей, где-нибудь в Санкт–Петербурге, или Риме, сейчас, или где-нибудь в Мадриде, или Париже в прошлом веке. Люди в этом доме, радовались тем же вещам, огорчались, когда им не везло, плакали такими же слезами, и смеялись, таким же заливистым смехом. И дворовые собаки нисколько не отличались, от собак других городов, как и иных времён. Они также лаяли, и так же выпрашивали у прохожих съестного, смотря своими грустными, многозначительными глазами. Ведь, на самом деле жизнь, где, и когда бы она ни протекала, в сути своей, мало отличается, и несёт в себе, всё те же радости и страдания, всё те же восторги, и разочарования. И все наши иллюзии, на этот счёт, так и останутся иллюзиями…

Но наша противоречивая душа, наша мятежная парадоксальная сущность, убеждаясь, хоть в тысячный раз, что жизнь всюду одинакова, тем не менее, не перестаёт верить, что где-то там, сейчас, и когда-то в прошлом, она была совершенно иной, и что обязательно станет иной, в будущем. Такова наша природа. Мы живём мечтами другой жизни, живём иллюзорными грёзами о прошлом, и такими же иллюзорными надеждами о будущем. Всё настоящее, ежесекундное, мы воспринимаем, как нечто необходимое, и потому в некотором смысле, навязанное. К тому же, мы плохо его чувствуем, мы никогда не успеваем за ним, ибо оно летит, слишком быстро. Я даже подозреваю, что мы ещё не обладаем «органом», который мог бы с достаточной степенью очевидности фиксировать настоящее, и оно является нам, лишь как фантом, лишь как форма противоречия, лишь как неосязаемая и неопределённая линия разграничения электромагнитных полей нашего восприятия действительности. Нечто вроде «горизонта событий», которого нет в действительности, но который, на самом деле, несёт в себе всю существенность жизни.

Это «настоящее», рисуемое нашим разумом, как нечто продолжительное, на самом деле, не имеет никакой продолжительности, и, следовательно, никакой собственной объективности. Оно есть, суть неосязаемое поле разделения, некая граница, линия сопротивления, между бескрайними монадами прошлого, и будущего. Монадами, целиком и полностью создаваемыми нашим рассудком. Наш ноумен, – эта бестелесная, в своей сути, субстанция, создаёт некую «точку разряжённого поля», в которой, на самом деле, нет ни времени, ни пространства.

Настоящее, – не существует, как данность… И в то же самое время, для нашего реального разумения, для нас, существующих только в этом «разряженном поле», также не существует ни прошлого, ни будущего. Ибо прошлое, открывается для нас, лишь как постоянно растворяющаяся дымка, – как образ, остающийся всегда за жизненным горизонтом, – там, где нет никакого существования. И всё его бытие, лежит лишь в трансцендентальных сферах нашей памяти, в виде отпечатков, – неких следов на влажной почве нашего собственного бытия…

Будущее же, существует лишь как грёза, как астральное «экзобытие», всегда остающееся за противоположным горизонтом, и расправляющее свои крылья пред лицом, будто заглядывающего вперёд, сознания. А точнее сказать, нашему сознанию лишь представляется, что оно заглядывает вперёд. На самом же деле, оно смотрит лишь в свои внутренние пенаты, в свой внутренний иллюзорный мир действительности, для которого в реальности, нет никакого истинного прототипа. И на самом деле, будущее никогда не приходит к нам, оно всегда – там, за пределами… И отражаясь в зеркалах нашего, поднимающегося ввысь разума, лишь представляется реальным.

Мы убеждены, что будущее – трансформируется в настоящее. Но на самом деле, оно лишь проходит через «разряженное поле», через «чёрную дыру» нашего ноумена, и тут же превращается в прошлое. И мы порой чувствуем, что «настоящая жизнь», как бы это ни казалось парадоксальным, представляется нам, за пределами нашей реальности, за границами здесь и сейчас. Периферия – во всяких сферах нашего созерцания, и осмысления, всегда явнее и реальнее, чем центр. Ибо мы не в состоянии ощущать этот центр, в какой области нашего мировоззрения, или осмысления, он бы не находился. Наш ноумен, казалось бы, способен прочувствовать и осмыслить всю широту внешнего мира, но только, не самого себя. Ибо, здесь нет материальности, нет бытия, – лишь «чёрная дыра сознания» с его «горизонтом событий», который может быть определён нами, лишь косвенно, ли по признакам своего влияния.

Ну да, хватит отвлечённых рассуждений. Город, где стоял этот дом, и где текла обыденная жизнь, был небольшим. С десяток железнодорожных станций, один аэропорт, один железнодорожный вокзал, и много автомобилей. И эти автомобили, очень часто создавали пробки. А надо сказать, что город этот, имел рельеф, далёкий от равнинного, что вызывало дополнительные проблемы, в особенности зимой, когда, ко всему прочему, дороги этого города, местами превращались в каток. И город этот, начинал «кашлять» и недомогать. Ведь город – это живой организм, а дороги, – это его артерии. И как в любом живом организме, если артерии всё время забиваются, город начинает болеть. Все его «органы» и «клетки», начинают испытывать дискомфорт. Ведь, тем самым, они не получают достаточного количества «кислорода», и «пищи». Затормаживается динамика, и метаболизм этого «мегаорганизма», замедляясь, испытывает нечто вроде стагнации.

И не смотря, на все эти неудобные особенности, город этот, был – Великолепен! Он будто располагался над пропастью, в конце земного диска. Словно огромный Лев, он лежал, свесив лапы, над мировым каньоном, – каньоном без дна, и лениво потряхивал своей гривой. Он завораживал своими красотами всякого, кто впервые оказывался здесь. И при всей своей неустроенности, отсутствии какой бы то ни было симметрии, в общей архитектуре, он околдовывал своей неповторимой атмосферой края земли, и каким-то романтическим очарованием. Большая отдалённость от центров цивилизации, придавала ему, некое чувство самостоятельности, абстрагированности от всего остального мира, и даже от той Великой страны, в границах которой он находился. Здесь, как ни в каком ином городе, чувствовалась свобода. Она чувствовалась во всём, включая и саму общую архитектуру, в которой трудно было найти академический порядок.

И вот однажды, в совершенно стандартный для этих мест осенний день, когда заходящее солнце озаряло лучами серебристые волны залива, насыщая всё вокруг яркими красками, присущими только заходящему солнцу, (как будто бы солнце, в последние минуты своего пребывания, делало последний мощный выдох), на побережье появился молодой человек, не совсем обычного вида. Не то чтобы, он разительно отличался, от подавляющего большинства горожан, но некоторые детали его внешнего убранства, выдавали его принадлежность, к какому-то другому обществу. Не то чтобы, совсем чужеродному, но мягко говоря, с несколько иными традициями. Но никому и в голову не пришло бы заподозрить его в том, что ему, как личности, вообще были чужды какие-либо традиции. Не то чтобы сам он, не имел совершенно никаких привычек, но эти привычки были, мягко говоря, необычными. И одна из них, представляла собой его главное в жизни амплуа, а сказать конкретнее, стремление подвергать анализу самые, казалось бы, незыблемые традиции присущие обществу вообще, кланам в этом обществе, и личностям, в частности. Ему была известна одна банальная, и в то же время, парадоксальная мысль, касающаяся жизни, и принадлежащей этой жизни, сакральной причине большинства страданий человека.

Ведь именно привычки, а точнее сказать, угроза нарушения этих привычек, пугает человека более всего на свете. Человек боится сильнее, не своей смерти, но нарушения его привычных образов жизни, запечатлённых в коре его головного мозга, в виде идеальных форм представлений об этой жизни. Он привыкает к спокойному размеренному бытию, и нарушение этого спокойствия, вызывает у него панику. Он привыкает к своему окружению, к родственникам и друзьям, и смерть кого-нибудь из них, создаёт в его голове беду, которую, как ему часто кажется, он не в состоянии пережить. Человек привыкает к свободе, и лишение таковой, вызывает у него желание закончить жизнь суицидом. Он привыкает к несвободе, и вдруг обретая таковую, и не зная, что с ней делать, прыгает в каньон. Привычка, – всегда следующий рядом с человеком, друг, и в то же время, самый коварный враг.... И эта банальная, и в то же время парадоксальная мысль, если попытаться сформулировать её в одной фразе, могла бы прозвучать так: Если хочешь испытывать как можно меньше страданий в жизни, постарайся ни к чему не привыкать… Хотя сделать это – крайне сложно. А в обыденной жизни социума, – почти невозможно. Ну, да не будем забегать вперёд. Вернёмся к странному молодому человеку.

Его белая, с длинными и широкими рукавами, рубаха, вроде той, что предпочитали конкистадоры семнадцатого века, сапоги с длинными не по погоде голенищами, узкие штаны, подпоясанные ремнём с необыкновенно громадной пряжкой…. Всё это, плохо сочеталось с совершенно лысой головой, вызывая впечатление, что голова была чем-то отдельным от всего остального. Всю эту картину сгладила бы большая широкополая шляпа. По крайней мере, с первого взгляда, человека можно было бы причислить к оригиналу, нарядившемуся в пирата семнадцатого века. Но шляпы не было ни на голове, ни в руках, и поэтому он выглядел, подозрительно…

Звали молодого человека, Висталем. Он многое повидал, и многое испытал на своём веку. Он достиг больших высот, и глубочайших низин мира. Он развил способности собственного разума настолько, что их возможности можно было причислить к экстраординарным, или провидческим. Но на самом деле, они были всего лишь, транс реальны. Диапазон его созерцания был невероятно широк. Широк настолько, что казалось, он мог объять не только этот, копошащийся разнообразными тварями, «Чертог Вселенной», но и саму Вселенную. Казалось, что для него, вообще не было пределов. Но на самом деле, пределы конечно были. Ибо беспредельна только пустота, а бесконечными возможностями обладает только хаос. Сущностное же, с его обязательным порядком, всегда имеет свои пределы. Ибо всякий порядок, тем и отличается от хаоса, что должен необходимо обладать границами. И наша жизнь, определяя собственные наделы, несёт свою неповторимую константу, – своё, упорядоченное собственными парадигмами, «тело», возникающее и самоопределяющееся на безвременных, и без пространственных полях абсолютной возможности хаоса.

То, насколько широк, или узок диапазон возможностей обычного человека, сам человек – не знает. Этот диапазон, лишь суть потенциал латентных возможностей, у отдельно взятых, и лишь сравниваемых личностей. И этот потенциал, порой несопоставим настолько, что в одном случае, возникает впечатление анахронизма, в другом – впечатление сверхчеловеческих, или даже божественных возможностей. Различие этих способностей и возможностей, для наглядности, можно сравнить, к примеру, со способностями в управлении автомобилем, с одной стороны, гонщиком формулы-1, с другой – обыкновенным водителем, из провинциального городка. Или другим сравнением, например, поставив рядом гения, и среднего обывателя, и попытаться сопоставить и понять ту бездну, которая их разделяет…

Итак, несмотря на кажущуюся молодость, жил Висталь на белом свете, уже довольно давно. В нём горел тот огонь, который придаёт внешности свежесть, не смотря на подёрнутое морщинами лицо…, разуму – остроту, не смотря на ворох бренного опыта…, а душе уверенность и игривость, граничащую с азартом, как правило, присущему лишь юнцам, да и то далеко не всем… Этот огонь называют Богом, или Любовью… На основании некоторых умозаключений, для которых, и то, и другое, в своём самом сакральном смысле, есть одно и тоже. Ибо как первое, так и второе, содержит в себе всю полноту жизни, всю широту мироздания, и отличается лишь тем, в каком именно зеркале нашей «призмы-души» отражаются эти, наитончайшие производные нашей чувственной осознанности. Во всяком случае, и то, и другое, не доступно нашему рефлексивно-практическому, или рационально-аналитическому осмыслению. Как только лишь, Идеальному, в его запредельных, символических метафорах.

Но с лёгкой руки поверхностных, грубых в своих помыслах обывателей, этими понятиями нарекают теперь, слишком многое, подчас не имеющее отношение к той волшебной сути, которую несут в себе, эти сверх широкие, метафизические идеи природы, и жизни. Попадая в руки толпы, всё Великое и сверхценное, неминуемо опошляется. Дай ценное понятие в руки пошляку, и он непременно его извратит, и превратит в обыденную низменность. Ведь он, не осознавая того, всё и вся, так, или иначе, подгоняет под собственное лекало. И всё сверхвысокое, всё изысканное и возвышенное, не вписывающееся и не укладывающееся в его «прокрустово ложе», само собой превращается в пошлый обыденный хлам. И в конце концов, становиться чем-то чуждым, ненужным, а порой и даже вредным.

Способность ценить что-либо, всегда пропорциональна способности глубоко и тонко чувствовать внешний мир, – пропорциональна духовному развитию человека. И эта «дорогостоящая способность» духа, достигается длительным трудом предков. Духовным трудом, спровоцированным изначально, необходимостью к выживанию, но впоследствии, созревшего до совершенства, что, осознавая теперь, свои возможности, обрело неутолимое желание познать, как можно тоньше и глубинней этот мир.

И всякая пошлость, на самом деле, есть лишь вопрос слабости этого духа, его самых сакральных монад. И соответствующего слабого желания, слабого стремления к познанию. Одна, и та же вещь, одно, и то же явление мира, как и одно, и то же произведение искусства, для одного будет представляться – простым, не несущим в себе ничего достойного, объектом. Лишь частью скарба мирового обихода. Для другого, же Великим совершенством. Так простой «подорожник», цветущий у дороги, для совершенного в своих чувствованиях созерцателя, будет являться метафорой сверх поэтического вдохновения!

Если же абстрагироваться от линейности взгляда на становление, на развитие, как на необходимый вектор из прошлого, – в будущее…, если несколько отойти от привычного нам вектора совершенствования, – от простого к сложному, и посмотреть с несколько иного угла зрения, то можно сказать, что, для такого созерцателя, всё это становиться возможным, только благодаря обратному движению, некоему пути назад, – к детским чувствованиям внешнего мироздания. К тем тончайшим, изысканнейшим и сверхострым впечатлениям, которыми обладает только детский разум, только детская душа. Тот, кто способен вспомнить, и пробудить в себе, эти уснувшие за долгую бренную жизнь, «ганглии душеного чувствования», тот приобретает вновь, эту «дорогостоящую способность».